Это очень серьезно. Вы можете обратиться ко мне или непосредственно в полицию Нового Орлеана. Право выбора остается за вами. Пока еще не поздно это сделать. Но если еще одна женщина будет убита, то я сочту вас ответственной за это злодеяние и срочно приму надлежащие меры. Мой электронный адрес и номер телефона у вас есть. Не тяните время».

Отправив очередной призыв в безмолвное пространство, Тай прошел в гостиную и включил радиоприемник. В эфире звучали легкие джазовые записи, подготовленные коллегами Саманты и предназначенные для успокоения нервов. Но Таю они не помогали. Он сверился с часами. Наваррон, «дитя тьмы», его верный друг и ищейка, подозрительно запаздывал с докладом о своих последних открытиях.

Сумерки в Хьюстоне сгущались лишь на какие-то минуты позже, чем в не таком уж далеком Новом Орлеане. Темнота застала Эстеллу Фарадей сидящей в полной неподвижности у бассейна. Аквамариновая глубина светилась изнутри. Высокий бокал с коктейлем, где было намного больше водки, чем сока, как полагалось по рецепту, опустел.

Она уже потеряла счет этим бокалам, наполняемым из объемистого серебряного шейкера. Лед в нем растаял, но теплый напиток был на вкус даже приятнее. Так казалось Эстелле в ее теперешнем состоянии. Впрочем, из такого состояния она не выходила уже давно. Глотая обжигающую своей крепостью жидкость, она пыталась выгнать прочь демонов, поселившихся у нее в голове.

Но они не желали уходить, они угнездились там и раздирали когтями ее мозг. Она все откладывала последнее решение, надеясь, что буря пройдет стороной и утихнет постепенно, как сходят на нет разрушительные торнадо, но послания Тая Уиллера методично забивали гвозди в крышку гроба этой надежды. Он не оставит ее в покое. И глупо было угрожать ему. Он раскусил, что это чистейший блеф с ее стороны, и нисколько не испугался. И другие не испугаются, а, наоборот... вцепятся в нее зубами, как охотничьи собаки в затравленную дичь.

Неужели наивность и доверчивость передаются с генами по наследству, как и тяга к «нехорошим» мальчикам, испорченность, заложенная не дурным воспитанием, а от рождения?

В голубой глади бассейна выплыло, словно отражение в зеркале, прекрасное, полное жизненной энергии лицо дочери, зачатой ею во грехе и за грехи погибшей шестнадцать лет спустя.

Слезы стыда и жалости к самой себе набухали в некогда прекрасных глазах Эстеллы. Никого нет рядом. Ее все покинули. Она одна в доме. Даже горничная взяла выходной, чтобы побыть со своими внучатами.

О боже, как получилось, что она встретит свой конец в одиночестве? Бесполезно жаловаться. Она сама промотала без пользы сокровища, дарованные ей от рождения. Все у нее было в избытке в молодые годы. И множество поклонников, и деньги, и красивая внешность... и будущее ее сияло, словно новенький серебряный доллар. Но она вбила себе в голову, что ей надо доказать глупым снобам-родителям свое право самостоятельно принимать решения.

Она не любила Уолли, сейчас Эстелла это поняла. Да и тогда понимала, но заталкивала свое трезвое понимание куда-то вглубь и поддавалась обаянию этого красивого парня, поманившего ее из сточной канавы вместе барахтаться в грязи. Неважно, что он не закончил Гарвард или, на худой конец, Стэнфорд и даже не посещал вечерние курсы при местном колледже. Зато он был дик, агрессивен, зарабатывал на хлеб и пиво ремонтом мотоциклов и умел гонять на них так, что дух захватывало. Вначале он обращался с ней по-доброму, и это в стране, где доброта редка, как вода в пустыне.

Эстелла сделала выбор, а родители пришли в ужас. Выходить замуж за Уолли она не собиралась, но и аборт, как оказалось, делать было уже поздно.

– Не целуйся с мальчиками, – наставляла ее мать каждое утро, отправляя в школу.

А Эстелле только этого и хотелось. Не учеба ее интересовала, а только мальчики. Она слушала мамочку невнимательно...

– Это дьявол тебя искушает, – твердила мать. – Запомни: все девочки делятся на хороших и плохих. Плохих девочек никто не уважает, и тебя тоже, если ты будешь позволять мальчикам притрагиваться к себе. Поверь мне и будь хорошей девочкой. И тебе откроется путь...

Путь в лучезарное будущее не открылся, Эстелла сама захлопнула туда калитку. Она об этом не беспокоилась, а целовалась и обжималась со многими мальчиками, и ничего плохого не случалось. Поцелуи доставляли ей удовольствие. Особенно было приятно, когда мальчик проникал языком ей в рот. Ощущения после такого интимного акта она хранила в себе долгие часы, вплоть до отхода ко сну в своей уютной девичьей спальне.

Прошло немного времени, и ухажеры принялись запускать пальцы в чашечки ее бюстгальтера и пощипывать труди, и хотя Эстелла знала, как это дурно и неприлично, но ей нравилось, что ее кровь в такие моменты становится вроде бы горячее, а в укромном месте между ног, где пробивались волосики, возникала болезненная истома.

А когда мальчик впервые преодолел защитную броню ее трусиков и коснулся этого места, она затрепетала и изошла влагой. И захотела большего. Она вела себя, как животное, – стонала, прерывисто дышала и желала продолжения.

О любовной страсти Эстелла узнала давным-давно из книг, которые читала, укрывшись с головой, при свете фонарика, но тогда, отводя книгу и рассматривая свою промежность, сгорала от стыда или, наоборот, ей почему-то становилось смешно. Она не предполагала, что с ней случится все то, что написано в книгах, и неодолимое влечение полностью овладеет ею. Причем без партнера ей не обойтись. Игра сама с собой наедине уже не удовлетворяла ее.

Она понимала, что согрешит, но пошла на эксперимент, о котором не решится рассказать даже на исповеди. После пяти-шести жарких свиданий с одним и тем же симпатичным мальчиком она позволила ему...

Ведь он был такой умный и знающий, что и как надо делать, так нежно ласкал и умело целовался, говорил, что она прекрасна и что он любит ее. Она верила ему, как и другим после этого, в следующие разы, с мальчишками, похожими на первого и говорившими то же самое.

А первым как раз был тот, кого мать прочила ей в женихи, но он не притронулся к ней больше, как будто брезговал, перестал звонить, а приятелям растрепался о своей легкой победе.

Мать без конца спрашивала, куда подевался Винсент, почему они больше не встречаются, а дочь наконец-то, хоть и не в полной мере, осознала правоту материнских пророчеств.

С той поры каждый парень делал с ней то, что хотел. Если она сопротивлялась, ей со злостью напоминали, как охотно она раздвинула ножки в тот раз с Винсентом Миллером.

И в каждом случае Эстелла находила себе оправдание и даже радовалась тому, что своим греховным поведением пачкает незапятнанную репутацию родителей. Все парни ей нравились, может быть, один больше других. От него она и забеременела. Впрочем, особой уверенности не было. Об аборте вопрос даже не стоял. Она была еще несовершеннолетней, и ни один врач не рискнул бы пойти на преступление, пусть и за большие деньги.

Эстелла согласилась на ложь, придуманную матерью, что она якобы проведет один семестр в частной школе за границей. На самом деле она отъехала не дальше Остина и там родила, подписав заявление об отказе от ребенка. Доктор, принимавший роды, и сестра, державшая в руках ее кричавшего первенца, проводили ее ледяными взглядами, когда она покидала больницу, едва оправившись от родовых мук и наспех переодевшись.

– Это первый правильный поступок, совершенный тобой в жизни, – убеждала ее мать. – Добро – по отношению к младенцу и нашей семье... Оно вознаградится.

Эстелла «вознаградила» мать, выйдя замуж почти сразу после возвращения в Хьюстон за парня «из канавы». Она сделала это и в отместку, и потому, что Уолли Сигер был единственным из ее прошлых ухажеров, кто дождался и встретил ее в Хьюстоне с пышной розой в руке. Это произвело на нее впечатление.

Они оформили брак, едва ей исполнилось восемнадцать, а вскоре родился Кент. Анни появилась на свет двумя годами позже. Остальное стало историей, которую хотелось бы забыть. Родители отвергли юных супругов с брезгливостью и ограничивались подарками на праздники внуку и внучке.