– Мы считаем, что он одевал свои жертвы, чтобы они походили на вас, – высказал свое заключение Бентс, и тут Саманта взорвалась:

– Так посчитайте меня его сообщницей! Вот мои руки! Наденьте на них наручники и подождите со свойственными вам терпением и выдержкой, что будет дальше и кого он еще убьет.

– Мы ни в чем не подозреваем вас, доктор Лидс, – миролюбиво произнес Бентс. – Мы рассматриваем вас как потенциальную жертву, как главную цель убийцы, судя по тому, какую дьявольскую сеть он вокруг вас раскинул. Но мы не можем доискаться пока до причин и если...

«Тогда Анни в последний момент не добралась до меня. Кто-то ее остановил. И сейчас Лианн – она звонила, просила о встрече... И опять я была для нее недосягаема. И два ребенка умерли в чреве убитых матерей. Каким ужасным саваном «Джон» душит меня! Какого еще искупления грехов он требует? Чтобы я прекратила дышать и жить? Или чтобы каждый мой вздох оплачивался чьей-то смертью?» – терзала она себя.

Ее проводили в душный кабинет, где Бентс вскрыл пластиковую обертку с ее красным комплектом белья, игривой женской штучкой. Сомнений не было. Она разглядела даже кусочек ярлыка, который небрежно отрезала ножницами дома, когда рассматривала покупку. Если бы ее ударили кулаком в живот, даже это не было бы так болезненно. Ее чуть не вырвало.

Лианн была одета в эту вещь, когда ее убивали!

– Но кто мог выкрасть из комода это... это... – Саманта уже не могла обозначить словом красную тряпицу, побывавшую на мертвом теле. Только теперь она полностью лишилась надежды, что ее дом – уютное пристанище, а не открытое злым ветрам пространство.

– Он подбирается к вам все ближе, – кстати или некстати произнес прямо ей в ухо детектив Бентс. – Но мы его остановим.

– Пусть он убьет меня, хотя я не понимаю, за что, но зачем погибла Лианн, зачем другие? Сколько их было?

– Трое, как мы предполагаем, но, возможно, и больше.

– Виновна я? Или моя радиопередача?..

– Возможно, в ней ключ...

– Мне ее прекратить?

– Ни в коем случае.

– Это единственный поводок? Больше у вас ничего нет?

– К сожалению, да, мэм.

– Ну, а я – собачка на поводке, приманка для того, кто прячется в кустах?

Бентс не нашел в себе мужества сказать «да», а лишь молча кивнул.

«Сучка подвела меня, да еще посмела выпустить коготки. И ушла живой!»

Он тяжко переживал такой прокол. Его Наставник ему это не простит. Он с отвращением смотрел на свое отражение в зеркале. Двухдневная щетина не могла скрыть отметин от девичьих ногтей. Другая самочка расплатилась за его ошибку, но Наставник не примет это как оправдание и будет в нем разочарован. А как горько сознавать свое несовершенство! Действовать только безошибочно – вот девиз, который внушал Наставник. Наставник был мудр. Он видел души людей насквозь. Дипломов и званий у него было побольше, чем у проклятой Саманты.

«Но перестань грызть себя! Подумай, как действовать дальше».

Он принялся расхаживать по своему тесному, убогому пристанищу, как дикий зверь, взбешенный тем, что его заперли в логове и не позволяют выйти на охоту. Но зато здесь он надежно отгорожен от полицейских ищеек, здесь он полновластный хозяин – и над зловонным болотом, и над обитающей в нем всякой тварью. Он мог здесь свободно убивать и москитов, и жаб, и летучих мышей, и даже пристрелить своих милых дружков – аллигаторов.

Конечно, ему тут недоставало комфорта, к которому он привык с детства. Он вырос в роскошном особняке и пользовался всеми преимуществами, которые дает богатство, а кончил тем, что, отринутый семьей, вынужден прятаться в дощатой хижине, пригодной скорее лишь для змеиного гнезда, а не для пребывания в ней человека.

Но он не человек... Он сверхчеловек. Он отец Джон.

Он вспомнил о ничтожестве, которым являлся его отец. Не мужчина, а дерьмо... Как и мать, и сестры. Они тоже дерьмо. Он отрезал их от себя. Он стал сам по себе, личностью, единственной и неповторимой. Они его не поняли. Никто не понял. Даже его Наставник стал избегать контактов с ним. Наставник, единственный, кто мог управлять чудовищем, которое постепенно заполнило всю его телесную оболочку, завладело его разумом и стало его вторым «я». Нет, не вторым, а первым...

Сейчас он оказался по-настоящему одиноким. Среди людей нет ни одной близкой ему души.

Если бы Анни была жива...

Но она была слишком веселой, слишком податливой. Хохочущей поблядушкой – вот кем она была! Она заслуживала казни. Она сама напрашивалась на это.

Предательница... подлая Иезавель... как она могла отдаваться другому мужчине, когда рядом был он?

Буря, кипевшая в его мозгу, не мешала ему действовать методично, тем более что все необходимые средства для перевоплощения были давно подготовлены и хранились в шкафчике, выложенном фольгой для защиты от насекомых. Сперва он аккуратно побрился, потом обесцветил загорелую кожу специальным кремом, замазал гримом маленькие порезы на лице и преобразился. Теперь он выглядел бледным, как киношный вампир, проспавший день-два в гробу, но зато неузнаваемый для тех, кто будет вглядываться в его фоторобот.

Жалобный стон из отделенного хлипкой перегородкой угла хижины, куда не попадал свет от керосиновой лампы, отвлек его внимание от кропотливого процесса перевоплощения.

Он приблизился и заглянул за перегородку.

Накрепко связанное и обклеенное скотчем существо смотрело на него умоляющими глазами. С чего бы это оно очнулось в неположенное время? Веки пошевелились несколько раз и вновь сомкнулись в знак того, что существо смирилось со своей судьбой. Так и должно быть. За грехи надо расплачиваться.

Он вернулся к зеркалу и вновь посмотрел на себя. Отец Джон стал другим, преобразился, но остался внутренне тем же охотником за грешницами. Настала пора позаботиться и об оружии для охоты.

Он извлек из кармана и перебрал пальцами свои любимые четки. Они и в жаркой духовке луизианского болота источали ледяной холод, а их бритвенно отточенные грани, касаясь кожи на его большом и указательном пальцах, напоминали о работе, с которой они отлично справлялись. Какое опасное, обольстительно прекрасное, обманчивое с виду оружие, символ добра и чистоты, но способное причинять жертве адские мучения. Ему больше всего импонировала заключенная в таком противоречии злая ирония.

Он прокрутил в памяти, словно сцены из фильмов, все смерти, которые срежиссировал. Анни была первой в череде убитых им женщин, но то случилось еще до его знакомства с Наставником, до того, как он осознал свое предназначение и усовершенствовал свои методы. И заимел эту дьявольски коварную и столь обожаемую им удавку.

Он наблюдал, как умирала Анни, как медленно вытекала из нее кровь – сейчас ему казалось, что слишком медленно... А потом настал черед первой шлюхи. Он задумал расправиться с какой-нибудь шлюхой после того, как его предала женщина, которой он доверял, та, что должна была принадлежать ему и только ему... и навсегда.

Он впервые услышал голос психолога Саманты Лидс в ночном эфире уже здесь, вдали от Хьюстона, вдали от могилы Анни... и сразу понял, что доктор Саманта всему причиной, и все в его сознании стало на место. Из-за этой самонадеянной советчицы ему пришлось лишиться Анни.

А у этой стервы хватило наглости заново начать вешать по радио, выдавать бессмысленную чепуху за психологические премудрости, отравлять людям мозги, ломать их жизни.

Но скоро она заткнется. Он об этом позаботится.

Список женщин, расплатившихся за прегрешения Саманты, впечатлял даже его самого. Первую жертву он выбрал наугад, она подвернулась ему случайно. Шастая по Бурбон-стрит взад-вперед и предлагая себя прохожим мужчинам, эта потаскушка наткнулась на него и тем определила свою судьбу. Каким ужасом исполнился ее взгляд, когда ей стало ясно, что ее ждет.

При этом воспоминании он ощутил приятное возбуждение и эрекцию, как и в те незабываемые мгновения. Вторую жертву – тоже проститутку – он подцепил на выходе из шумной пивной. Она охотно пошла с ним, но оказалась капризной и долго не соглашалась нацепить парик. Он убивал ее так же медленно, как и первую, и с таким же ужасом она смотрела на него. А его мужской орган при этом наливался силой и обретал твердость.