Как только мои ноги ступают на песок, я понимаю, какой это был глупый план. Я вообще не умею бегать, тем более по мягкому, кашеобразному песку. Это похоже на кошмар, когда ты бежишь изо всех сил, но едва двигаешься.

Тем временем Оливер бегал сороковку за 4.55. Возможно, он набрал несколько килограммов со времен своей славы, но когда он опускает голову и размахивает руками, он все еще пробивается сквозь песок, как полузащитник.

Он хватает меня так сильно, что это выбивает из моих легких все до последней молекулы кислорода. Они настолько сжались, что я могу только издать ужасный рвотный звук, прежде чем, наконец, втянуть сладкий глоток воздуха.

Моя голова раскалывается. Я вся в песке, он в моих волосах и во рту. И, что хуже всего, в моем гипсе, от которого я скоро сойду с ума.

Оливер уже снова на ногах, смотрит на меня безжалостными глазами.

— Я не знаю, почему ты так поступаешь с собой, Аида, — говорит он. — Ты такая саморазрушительная.

Я хочу сказать ему, что я ни хрена не саморазрушительная, но я едва дышу, не говоря уже о том, чтобы говорить.

Пока я задыхаюсь и глотаю воздух, Оливер роется в моей сумочке. Он находит мой телефон. Стоя на коленях на песке, он берет камень размером с кулак и разбивает экран. Его лицо красное от усилий, мышцы на руке и плече напряжены. Мой телефон практически взрывается под камнем, а Оливер продолжает бить по нему снова и снова.

Затем он поднимает осколки металла и стекла и бросает их в воду.

— Это действительно было необходимо? — спрашиваю я его, как только восстанавливаю дыхание.

— Я не хочу, чтобы кто-то выследил тебя — говорит он.

— Никто... — я замолкаю, мой рот открыт.

Я собиралась сказать: — Никто не следит за моим телефоном, но поняла, что это неправда.

Оливер установил маячок на мой телефон. Должно быть, он сделал это, когда мы встречались. Так он всегда знал, где меня найти. В ресторанах, на вечеринках. А позже, на сборе средств для Каллума.

Возможно, именно так он нашел меня сегодня. Он следил за тем, куда я хожу. Большую часть времени это совершенно скучные места, такие как школа. Но меня все равно мутит от осознания того, что я была маленькой точкой на экране, всегда под его вниманием.

Оливер оставляет мою сумочку лежать на песке.

— Давай, — говорит он. — Пошла обратно в дом.

Я не хочу вставать, но на самом деле я также не хочу, чтобы он нес меня. Так что я подтягиваюсь и шаркаю за ним, в одном ботинке и зудящем гипсе, наполненном песком, который уже сводит меня с ума.

Я пытаюсь избавиться от этого.

Оливер говорит: — Что с тобой случилось?

— Мне прихлопнули руку багажником, — говорю я. Извращенное хихиканье вырывается из меня, когда я понимаю, что на этой неделе меня дважды засовывали в багажник. Это новый рекорд, по сравнению с нулем раз, когда это случалось за всю мою жизнь до этого.

Оливер наблюдает за мной, не улыбаясь.

— Я знал, что это случится, — говорит он. — Я знал, что он не сможет позаботиться о тебе.

Я нахмурилась, топая по песку. Я никогда не хотела, чтобы кто-то «заботился» обо мне. Оливер всегда пытался это сделать, и это одна из тех вещей, которые меня в нем раздражали. Однажды мы играли в пиклбол с другой парой, и Оливер чуть не подрался, потому что парень бросил мяч прямо в меня. Оливер хотел рыцарской игры. Я хотела вызова.

Он всегда называл меня принцессой, и ангелом. А я всегда думала: — О ком, блядь, ты говоришь? Потому что это точно не я.

Но, наверное, я неправильно поняла Оливера. Потому что я никогда не думала, что он сделает что-то настолько безумное, как это.

Я иду за ним к задней части пляжного домика. Мы поднимаемся по истертым от непогоды ступеням. Оливер придерживает для меня дверь.

Я с удивлением обнаруживаю, что дом почти полностью пуст внутри. Мы находимся в гостиной/столовой/кухне, но здесь нет ни стола, ни стульев, ни диванов. Только голый матрас на полу и одеяло сверху.

Не могу сказать, что такой вид мне нравится больше.

— Почему здесь так пусто? — спрашиваю я Оливера.

Он обиженно оглядывается вокруг, как будто подсчитывая все вещи, которых не хватает.

— Мой отец продал дом, — сердито говорит он. — Я просил его не делать этого, но он сказал, что его стоимость поднялась, и сейчас самое время продавать, пока в Честертоне не построили новые дома. Как будто ему нужны деньги!

Он издал резкий, лающий смех.

— Это место ничего для него не значило, — мрачно говорит он. — Я был единственным, кто заботился о том, чтобы приходить сюда.

Мне хорошо знакомо воспитание Оливера как избалованного, но пренебрегаемого единственного ребенка. Он говорил мне, как он завидовал тому, что у меня есть братья. У него не было ни братьев, ни сестер, ни настоящих друзей — только одноклассники, с которыми он «должен был» общаться. Однако он никогда не встречался с моими братьями. Я не видела, чтобы они ладили.

— Ну, — говорю я, пытаясь успокоить его. — Я рада, что наконец-то увидела его.

Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, его глаза очень темные в тусклом свете. Его лицо похоже на маску. Он набрал, наверное, 13 кг с тех пор, как мы встречались, что сделало его лицо шире и старше. Больше похоже на лицо его отца. Он по-прежнему крупный и мускулистый — на самом деле, благодаря лишнему весу ему еще легче одолеть меня, о чем свидетельствует наша недолгая борьба на пляже. Я не знаю, как, черт возьми, я смогу от него убежать, когда он сильнее и быстрее меня.

— Я бы хотел, чтобы ты увидела все, как было раньше, — говорит Оливер. — Со всеми картинами и книгами. И диванами. Но все в порядке. Я принес это сюда, так что нам есть где посидеть, по крайней мере, — он садится на матрас, который скрипит под его весом. — Давай. Садись, — говорит он, похлопывая по месту рядом с собой.

— Вообще-то, мне очень нужно в туалет, — говорю я.

Это правда. Мой мочевой пузырь, кажется, вот-вот лопнет, особенно после того, как я столкнулась с Оливером на пляже.

На мгновение он смотрит на меня с подозрением, как будто не верит мне. Я переношу свой вес с босой ноги на ботинок, не преувеличивая свой дискомфорт.

— Ванная здесь, — говорит наконец Оливер, снова вставая.

Он ведет меня по коридору в маленькую симпатичную ванную комнату с обшивкой по всем стенам и раковиной в форме раковины. Я уверена, что здесь были полотенца и мыло на морскую тематику, когда дом был обставлен.

Когда я пытаюсь закрыть дверь, Оливер останавливает ее одной мясистой рукой.

— Не стоит это делать, — говорит он.

— Мне нужно в туалет, — говорю я ему снова, как будто он забыл.

— Ты можешь сделать это с открытой дверью, — говорит он.

Я смотрю на него, борясь между его упрямством и моим пульсирующим мочевым пузырем.

Я могу продержаться всего несколько секунд. Я сбрасываю шорты, сажусь на унитаз и спускаю воду. Моча выходит с грохотом, скорее с болью, чем с облегчением.

Оливер стоит в дверях, наблюдая за мной. В уголках его рта появляется слабая улыбка. Его глаза кажутся прищуренными и довольными.

Я хочу, чтобы он отвернулся и дал мне возможность уединиться. Или, по крайней мере, мне бы хотелось, чтобы я не писала так долго. Кажется, это продолжается вечно, и это чертовски унизительно.

Хотя он прав — если бы он оставил меня одну в ванной, я бы вылезла в окно через пять секунд.

Когда я, наконец, заканчиваю, я натягиваю шорты и мою руки, вытирая их насухо о свою одежду, так как полотенец нет.

Оливер тоже наблюдает за этим с хмурым выражением лица. Я думаю, что он снова смотрит на гипс. Потом я понимаю, что на самом деле он смотрит на мою левую руку, на мое обручальное кольцо.

Я стала носить его чаще, а не только когда иду на мероприятие с Кэлом.

Я могу сказать, что Оливер ненавидит его вид. На самом деле, как только мы возвращаемся в гостиную, он кричит: — Сними это.

— Это? — говорю я, поднимая левую руку.

— Да, — шипит он.