Да, посланный сыщик мог вернуться ни с чем. Но непричастность Шамана к убийству детей выглядела столь очевидной, что шанс на успех у него обязательно был.
После этих выводов история, связанная с «делом Шамана», выглядела Петру уже ясной и в деталях понятной.
После отказа Шамана от сотрудничества заговорщики решили его из Мурино сначала убрать. Им надо было отсечь его от внимания жадной до сплетен сельской публики. Неважно, каким образом, но им удалось заинтересовать его деревней Степановкой, в которой тот смог бы жить в собственном доме, обустроив любой из заброшенных срубов.
Одновременно они приказывают преданным себе офицерам охранного отделения завербовать любого жителя Степановки, чтобы получить в ней своего внутреннего агента. На первых порах им совершенно необязательно было вербовать агента-убийцу – достаточно просто получить глаза, язык и уши. Григорьева – степановская баба, регулярно посещающая муринский базар, алчная, истеричная и трусливая – оказалась в зоне их внимания первой. Они вступили с ней в контакт, чуть-чуть прижали (прельстили деньгами, запугали шантажом – это неважно) и получили согласие стать филёром.
Когда Шаман стал жить в Степановке, офицеры охранки потребовали от Григорьевой подыскать там толкового мужика, который сможет совершить убийство. Убить надо какого-нибудь местного пьяницу, бездельника, дебошира – любого негодяя, какие в каждой деревне водятся и от каких все местные страдают. Но с одним условием: убить его надо обязательно вязальной спицей, чтобы преступление выглядело ритуальным и все подозрения пали на пришлого колдуна.
Григорьева подумала с несколько дней и им сказала, что готова сделать это сама. Назвала денежную сумму, доказала свою решимость; а те и спорить с ней не стали – зачем им лишний человек, когда уже завербованный агент готов всё сделать сам? Идеальный оперативный расклад.
Офицеры охранки и стоящие за ними заговорщики просчитались в главном: они не учли масштаба злобности и цинизма Григорьевой. Им в голову не могло прийти, что вместо никому не нужного пьяницы та заколет спицей собственных внуков, превратив просто провинциальное ритуальное убийство в сенсационное, способное потрясти всю страну. Они не знали о тяжёлой обстановке, царящей в её семье.
Григорьева, понимая исключительную уникальность ситуации, настроилась на убийство внуков. Раз уж в убийстве заинтересована столичная полиция, никто никогда расследовать его не будет – та автоматически арестует Шамана, пожурит её за эксцесс исполнения и навсегда об этом забудет (ну кому захочется теребить грязное прошлое?). Она заколола в хлеву внуков и перетащила их тела в ближайший заброшенный сарай.
С утра деревенские нашли трупы и, рассвирепев, вооружившись топорами, вилами и кольями, бросились к дому Шамана, чтобы произвести самосуд. Очень даже возможно, что на эту расправу их науськала сама Григорьева – ей самой Шаман живым был не нужен, она его ненавидела, и чем больше тем утром станет трупов, тем лучше. Может быть, дело было по-другому: она, напротив, стояла на крыльце дома колдуна и не позволяла местным быстро в дом вломиться, позволяя ему через окно убежать.
Так или иначе, Шаман со своей семьёй добрался по снегу до кексгольмской дороги, там их подобрал сердобольный ямщик, который привёз их в Мурино. Уже днём Шаман с женой оказались в петербуржской тюрьме, а их дети разведены по приютам.
Когда директору департамента полиции пришла весть об аресте Шамана, и он узнал все подробности зверского убийства, то пришёл в ужас. Он немедленно послал в Степановку преданных себе офицеров губернского жандармского управления, с требованием максимально быстро произвести дознание – перевернуть дом Шамана кверху дном, затоптать место преступления, опросить свидетелей. Вина Шамана очевидна, поэтому он потребовал от жандармов сыскными глупостями не заниматься – быстро сделать там все формальные действия и вернуться.
Строго отчитав Григорьеву за эксцесс исполнения, офицеры охранного отделения с ней расплатились и повелели обо всём молчать. Григорьевой самой всё это было выгодно, поэтому она с готовностью согласилась.
Изначально у заговорщиков всё складывалось хорошо: востребованный ими колдун оказался в тюремной камере в ожидании осуждения на бессрочную каторгу. Об убийстве в Степановке шире полицейских и судебных кабинетов никто в Петербурге не узнал – газетчиков деньгами или шантажом убедили помолчать. Столыпин «делом Шамана» не заинтересовался – ему не сообщили о сверхспособностях кольского колдуна, а проявлять интерес к провинциальному ритуальному убийству, на фоне всех текущих политических, экономических, социальных проблем, премьер-министру было безрассудно. Царь тоже оказался в неведении. Для них Шаман остался злобным диким бродягой, случайно заблудившимся в окрестных сёлах, – осудить, сгноить на каторге и забыть о нём.
Но, как часто бывает в сложных делах, к которым так или иначе причастно большое количество людей, в истории с Шаманом начались непрогнозируемые заговорщиками исторические завихрения.
Острая проблема у них возникла, когда на «дело Шамана» обратил своё пристальное внимание помощник начальника сыскной полиции Аркадий Францевич Кошко.
Известный как своей сыскной напористостью, так и самовольной дерзостью, Кошко начал собирать по Степановке сведения, чтобы попытаться понять, что в ней на самом деле произошло. Для заговорщиков это выглядело катастрофой: тот мог докопаться как до непричастности нойда к убийству, так и до связи Григорьевой с охранным отделением. Тут уже начало попахивать не просто потерей Шамана, но и полным разгромом всей группы заговорщиков. Случись Кошко найти доказательства причастности к убийству в Степановке высоких петербуржских должностных лиц, замутивших за спиной царя заговор, тот немедленно доложит об этом на самый верх – царю и премьер-министру. Политическую бурю, которую те поднимут, даже страшно представить – голов послетает множество. Заговорщики приняли решение Кошко из Петербурга срочно убрать, подальше от «дела Шамана». Они воспользовались удачно подвернувшимся им шансом сослать того в Москву начальником сыска. Через любого высокопоставленного чиновника, имеющего влияние на Столыпина (например, сенатора), они убедили его в том, что никто кроме Кошко ситуацию в московском сыске не исправит. Зная упёртый характер Столыпина, они понимали, что того главное убедить в чём-то, а дальше он уже сам от своего решения не отступит. В итоге Столыпин вызвал к себе Кошко и в приказном порядке отправил его служить в Москву. Кошко пару недель поупрямился, но Столыпин, как всегда в таких ситуациях, остался непоколебим.
Убрав из Петербурга Кошко, заговорщики вздохнули с облегчением. Филиппов «делом Шамана» не заинтересовался – у него других дел предостаточно, ежедневной сыскной суматохи. В противном случае из Петербурга был бы убран и он. Быстренько найти в провинции кресло полицмейстера, или даже вице-губернатора, сенаторам и министрам труда не составляло. Надо только шепнуть царю или премьер-министру о незаменимости там Филиппова.
Второе непредвиденное историческое завихрение произошло в середине марта – у судебного следователя, ведущего «дело Шамана», заела совесть. В обход интереса высоких кураторов он послал туда филипповского сыщика.
Когда надзиратели филипповского летучего отряда привезли Григорьеву в Петербург в наручниках, заговорщики испытали ужас. Вся их многомесячная операция рухнула. Им уже стало не до Шамана, который из тюрьмы будет обязательно выпущен. Если Григорьева на допросах следствия или суда развяжет язык и сообщит о приказе офицеров охранного отделения, посланных директором департамента полиции на убийство, то буря, которую они в январе и феврале опасались, поднимется во всю свою мощь. Для заговорщиков это был страшный конец.
В тюремную камеру к Григорьевой они немедленно послали жандармов, которые убедили её до конца молчать. В противном случае или она по решению суда отправится на бессрочную каторгу (убийство детей никуда не денешь), или они просто убьют её по пути туда. И, напротив, если Григорьева будет молчать, они ей устроят из Сибири побег, предоставят в каком-нибудь городе жильё, деньги, новый паспорт, и она сможет жить в комфортных для себя условиях. Григорьева, судя по всему, согласилась молчать. Но это вряд ли ей поможет, потому что такого свидетеля в живых заговорщики гарантированно не оставят – её, скорее всего, пристрелят уже по пути в Сибирь, при попытке бегства из арестантского поезда.
