Убедив Григорьеву молчать, заговорщики решили полностью зачистить Петербург от всех связанных с «делом Шамана» лиц. Но сделать это аккуратно, как с Кошко. Они решили раскидать по разным городам с повышением в чине и должности ведущего дело судью, прокурора и следователя.

Ну и о Петре они не забыли – о шибко умном сыщике, который им всё изгадил. Они спешно повысили его в чине до губернского секретаря и наверняка запланировали сослать, например, в Одессу, чиновником для поручений.

«Дело о СЛТ», о котором заговорщикам ничего не известно, просто удачно для Петра подвернулось. У него появилась возможность из Петербурга на несколько месяцев уехать. Если бы не оно, он в Петербурге при Филиппове всё равно бы не служил. Указ о его переводе на службу в провинцию уже наверняка готов. Возможно, он прямо сейчас лежит в ящике стола Столыпина, подписанный царём, и тот просто ждёт его возвращения из предстоящей иркутской командировки.

Кошко, как опытный сыщик, быть может, даже с каким-то провидческим даром, о заговоре заподозрил. Зная характер Аркадия Францевича, можно быть уверенным, что в случае наличия у него доказательств он бы уже давно всё царю и премьер-министру доложил (с обоими он был знаком лично). Но никаких доказательств у него не было. Поэтому всё, что он смог сделать, так это неосторожно обмолвиться об этом Петру.

Доказательств нет и у Петра. Всё, что у него есть, – это дерзкие рассуждения. Идти с ними к Филиппову с Кошко, а тем более к Николаю и Столыпину, было глупостью. Заявить перед ними, что директор департамента полиции, градоначальник, петербуржский губернатор, в группе других высокопоставленных лиц МВД, Сената, Главного штаба, мутят за спиной царя заговор, было смешно даже представить. От него немедленно потребуют доказательств, а их нет. Их надо долго и кропотливо собирать в Мурино и в Петербурге.

Сейчас, здесь, трясясь в сырой карете на проспекте Петра Великого, Пётр не знал и не понимал, что ему дальше со всеми этими сведениями и рассуждениями делать. Он не видел никакого логического, вдумчивого выхода. И чем в будущем эта запутанная история проявится, он просчитать не мог.

Теоретически, только в качестве строгости умственного пространства, Пётр потребовал от себя предположения, что и директор департамента полиции, и губернатор, и градоначальник использовались заговорщиками втёмную и сами ими не являлись. Такое могло быть, это не противоречит строгой логике. Их уговорили под предлогом особых государственных интересов, высоких идей служения отечеству, во имя сохранения родины провести преступную операцию по пленению Шамана – жертвой малого спасти большее. Эти три человека могли не знать о заговоре, но это всё равно не снимало с них ответственности за те преступления, которые они в Мурино и в Степановке совершили.

Когда экипаж остановился возле знакомого газового фонаря на набережной, уже было начало первого. Пётр вышел из отсыревшей кареты и осмотрел экипаж. Лошади стояли грязные, смертельно уставшие, голодные, понурые. Карета была до середины заляпана загородной грязью. Извозчик, насквозь промокший, такой же, как и лошади, замёрзший, уставший и голодный, смотрел на него взглядом полным ожидания премии. Недолго раздумывая, Пётр дал ему червонец (пятёрку он заплатил тому при подъезде к Мурино). Удвоенной оплатой тот остался доволен, потому что ударил лошадей кнутом со вспыхнувшей в нём резвостью. Экипаж укатил в сторону Московского проспекта, исчезнув с глаз.

Перед крыльцом Пётр осмотрелся и увидел невдалеке, саженях в пятидесяти, чёрный силуэт стоявшей на набережной кареты. Она там кого-то ждала. Не найдя сил отвлекаться на подобное, сам смертельно уставший, промокший и голодный, он приоткрыл парадную дверь и вошёл внутрь дома.

Сидевший за столом знакомый швейцар не спал. Увидев его, он немедленно оживился:

– Пётр Васильевич, у меня до вас есть важные сведения! – прошептал он заговорщическим тоном, испуганно поглядывая в сторону парадной двери, Петром за собой прикрытой. – Вами полчаса назад интересовался какой-то человек! Он велел мне доложить ему, когда вы появитесь! Он ждёт меня в карете на улице!

Вспомнив про чёрный силуэт стоящей на набережной кареты, Пётр шагнул к столу.

– Кто он таков? – спросил он, едва справляясь со вспыхнувшим волнением.

– Да бандит какой-то! Велел мне ничего вам про него не говорить! Вот, рубль сунул мне за службу оную! – швейцар извлёк из ящика стола рублёвую купюру и положил её на стол.

Вся накопленная за день усталость немедленно из Петра выветрилась. Он лихорадочно пытался соображать, что ему делать немедленно, а что дальше. К такому развитию событий он оказался не готов.

– Он вам кем-нибудь представился? Документы показывал? – требовательно спросил он.

– Да какие документы у бандита?! – испуганно прошептал швейцар.

– А с чего вы решили, что он бандит? По каким признакам?

– Да по чувству своему! Кто ещё таким образом будет узнавать про сыскного полицейского!

– Опишите, как он выглядел? Что-нибудь в глаза вам примечательное бросилось?

– Среднего роста, лет тридцати на вид, плотной комплекции. Одет простенько: недорогое пальто поверх старого костюмчика. Волосы на голове чёрные, а лицо обычное, ничем не примечательное. Только взгляд злобный такой, отталкивающий. Ах да, лицо, щетиной заросшее, но ни усов, ни бороды нет.

Приметы Петру показались достаточными, ведь безусых мужчин на петербуржских улицах практически нет. Рассмотрев лежащую на столе купюру, новенько выглядевшую, ровненькую, не успевшую помяться и истрепаться, он спросил:

– Потрудитесь, пожалуйста, припомнить, каким конкретно образом он извлёк из кармана этот рубль?

– Что значит каким? Обычным.

– Он достал этот рубль из кармана отдельным, из кошелька или из пачки других банкнот?

– Из пачки, перевязанной верёвочкой!

Пётр взял купюру за уголок, спешно завернул её в носовой платок, убрал в карман пиджака. Взамен он положил на стол две свои купюры – рубль и десятку.

– Вот вам рубль взамен, на случай, если соглядатай потребует деньги обратно, а вот червонец – это в знак моей благодарности за вашу благородную преданность.

– Да что вы, Пётр Васильевич, я от души сказал, из уважения!

– Добро должно поощряться, не отказывайтесь. Что он вам ещё говорил?

– Да ничего более. Сказал, что, как только вы вернётесь, дождаться, когда вы подниметесь, и тут же доложить ему.

– Хорошо, сделаем так. Я сейчас поднимусь к себе, а вы, как он того и потребовал, пойдёте и скажете ему, что я дома. Дальше делайте всё, что он повелит. За меня не беспокойтесь, я уже понимаю, что мне следует делать. Главное, ведите себя с ним обычно, не переусердствуйте. На его любые вопросы отвечайте правдой – до скольких часов обычно сплю, когда по утрам выхожу, где служу. Своими сведениями вы мне не навредите, а себя от гнева его убережёте. Если что-то случится – кричите на всю улицу. Я из окон услышу и к вам на помощь обязательно прибегу.

– Хорошо.

Поднявшись домой, Пётр надёжно запер за собой дверь квартиры и тут же, не раздеваясь, прошёл на кухню, чтобы приоткрыть в её окне форточку. Взглянув с высоты пятого этажа вниз, на набережную, он увидел, как к чёрному силуэту кареты быстрым шагом прошёл швейцар. В чёрном ночном непроглядном мраке он пробыл у кареты с минуту, затем опять показался – торопливым шагом вернулся обратно. Карета осталась на месте, никуда не уехав.

Надо было швейцару сказать, чтобы он номер экипажа запомнил, да в смерче стремительных умственных рассуждений из головы Петра это вылетело. А сейчас уже было не до этого.

Быстро раздевшись в прихожей, избавившись от промокшей в дневном дожде одежды, Пётр сменил нательное бельё и вновь застегнул на животе ремень с самодельной оперативной кобурой. Пришло вновь опасное время, когда без револьвера под рукой он не мог позволить себе пробыть и минуты. В последний раз такое случилось полтора года назад, когда эсеры решили его убить, в месть за поимку их щедрых на деньги дружков, бандитов-кредиторов, по «делу Серебряного кольца» – убийства купца на Выборгской набережной.