После этих слов Хлоя медленно протянула руку и забрала рупор. Один длительный момент наслаждения, будто на её глазах Маттиас Мендакс самолично перерезал себе горло. Она не могла сдержать улыбку, ведь внутри кипело удовольствие от застывших лиц покровителей, лишь недавно уверенных в своей недосягаемости. Грастии стояли рядом со своими никчёмными хозяевами, но и шагу не делали — сейчас Хлоя была поводырём для всех них. Хотелось растянуть этот сладостный момент: дать пощёчину одному из них и приказать улыбаться, поставить всех на колени и глумиться, пока не станет скучно. Но тогда бы это переросло в личное. Тогда бы её сиюсекундное наслаждение взяло верх над чем-то большим. Да и Эстер бы ей таких вольностей в жизни не позволила.

— Закрывай.

Напарница кивнула и спустя несколько секунд балкон начал зарастать густой каменной паутиной, отделяя покровителей от огромной толпы внизу. Вид у субстанции был неестественный, но сейчас было не до эстетики.

Лестница под ногами опустилась: Эстер и Хлоя оказались в трёх десятках фаланг[26] над огромной толпой. Ступени стали шире и расстилались прямо под ногами. Так они поначалу вели вниз, после вверх и по кругу, создавая подобие замкнутой лестницы.

— Жители Мейярфа, — произнесла Хлоя в рупор. — Ваши покровители сами выбирают, какую правду вам слышать. Через рупоры вы слышите истории о сумасшедших и сумасбродах, из раза в раз слушаете осуждающие диалоги в эфире, но редко когда вам дают узнать историю от самого начала и до конца. Сейчас каждый из вас волен как выслушать меня, так и протиснуться через толпу чтобы уйти. Это исключительно ваше решение. Я же хочу поделиться с вами той реальностью о жизни в Мейярфе, от которой вас отгородили. Я не заставляю вас верить мне, но очень прошу просто выслушать. Мы не собираемся угрожать или вредить никому из вас. Напротив, всё, что мы можем дать вам в эту секунду, — другой звук. Всё тот же голос Маттиаса Мендакса, но спрятанный от ваших ушей до этого момента.

Хлоя вкрутила в рупор крохотный прибор, который до последнего страшно было выронить из рук. За пару секунд молчания успела подняться небольшая шумиха. Некоторые люди со страхом оглядывались, кто-то вставал на цыпочки и что-то выискивал, кто-то начал пробираться меж других к выходу, но большая часть просто молча ждала. Одни грастии слушали вместе с горожанами, другие, оказавшись песчинками в огромной толпе, не могли понять как можно помешать происходящему. После нескольких секунд ожидания, из рупора послышался голос Мендакса.

— Не мы ваш враг, господин Рейм, не мы, а вы сами. И, конечно, то, что вы делаете. У вас и вашей семьи есть только одно спасение. Только один шанс.

Чужой голос что-то просипел, но ни слова расслышать не удалось. Словно он едва вдыхал, и даже это удавалось с трудом.

— Ненавидеть то, что вы создали. Презирайте это, и тогда мы будем благосклонны. Но делайте это прилюдно. И никто, никто никого больше не обидит. Это ведь правильно?

— Это… правильно, — хрипя согласился незнакомец.

— Скоро ваше состояние улучшится, и, Рейм, уверяю, вам станет легче. Тогда вы выйдете к людям публично и разломаете все свои фрески. Мы сделаем так, чтобы на вас обратили внимание, а вы сыграете свою роль. Вы их растопчите, а потом сожжёте.

— Сожгу.

— Но почему, Рейм? Почему вы их сожжёте?

— Я не хочу проблем для семьи. Не хочу, правда. Не надо.

Послышалось шуршание одежды и несколько глухих ударов. Мужчина застонал и голос его стал плаксивым. Речь Маттиаса оставалась такой же холодной.

— Вы не поняли, Рейм. Не в семье дело. Почему вы сожжёте фрески, а?

— Потому что они не помогают.

— Кому?

— Всем, всем нам. Они не помогут нашему государству. И людям не помогут. Эти фрески бесполезны. Полностью бесполезны.

— Верно, но зачем же вы делали то, что никому не сдалось?

— Страдал глупостями, — не сразу ответил мужчина, — которые никому не нужны. Я создавал мусор.

— Вот сейчас вы описали вещи своими именами, — в моменты молчания было слышно, как собеседник всхлипывает и шмыгает носом. — Так выскажите, выскажите эту правду людям. Мусор? Сожгите его. Хлам? Затопчите. Говорите так, будто от этого напрямую зависит вся ваша суть. И обещаю, что это здравомыслие даст безопасность вам и вашей семье. Всем до одного. Ведь ваше творчество в результате оказалось пороком, разве не так?

— Самым грязным, — согласился мужчина, — самым гнусным и отвратительным его выражением.

Рупор передал какой-то шорох, и пару секунд люди слушали громкое ничего. Но потом послышался второй разговор с совершенно другим человеком.

— Без обид. Просто важно проводить такие профилактические беседы перед тем, как выйти в эфир. Но в результате все говорят то, что следует говорить, исключений не бывает. Может быть, я сразу дам вам текст, и вы произнесёте то, что нужно?

— Очень в этом сомневаюсь.

— То есть, вы считаете, что вы правы? Тогда давайте с самого начала. Вдумайтесь, простейший вопрос. Что арфист может дать нам?

— Вдохновение.

— Зачем нам ваше вдохновение? Предположим, на наш город нападут. Кого вы будете вдохновлять?

— Себя, — нагло процедил женский голос, — других.

— Кого других?

— Я вас не смогу переубедить, что бы ни говорила. Вы ведь это знаете.

— А я вас смогу, как думаете?

— Очень сомневаюсь.

— А почему тогда вы так паникуете, мисс Оурэй? Вас так смущает револьвер?

Ответа не послышалось, только глубокая затяжка и расслабленный выдох. Казалось, что дым просачивается и на площадь.

— Это отступничество. Вы не имеете никакого права сумасбродно решать, как вам хочется жить, а как нет.

— Разве я кому-то навредила своими действиями?

— Вы учили детей играть на бесполезных инструментах. Максимум — звучать где-то в трактире для пьяниц и швали. Ваши ученики могли потратить своё время и более полезно. Вы украли их детство, думаете, этого недостаточно?

— У вас другое восприятие. Вы человек правил, а я счастливый человек. Я не понимаю ваш мир.

— Так выслушайте и поймите. Я же не бью вас, даже пальцем вас не тронул. Просто хочу пофилософствовать и привести к правде, вот и всё. И…

— Я знаю, — раздражённо оборвала женщина, — знаю то, что вы называете правдой. В болото вашу недофилософию. Нет.

— Что «нет»?

— Ваша реальность. Ваша безыдейность. Нет.

— «Нет» без аргументов?

— Без чего-либо. Нет.

— Не хотите слушать?

— Нет.

— Договоримся.

— Не договоримся.

— Мисс Оурэй…

— Мы не договоримся с вами. Никогда и ни за что не договоримся.

Сразу после этих слов послышалось три выстрела, а затем несколько щелчков. После — молчание, которое изредка нарушали спокойные выдохи.

— Нет так нет. Котила́й, выжми мне кружку какого-то кислого сока. Нервничаю.

И звуковая рябь, едва слышимая поначалу, усилилась, перенося слушающих в совершенно другую картину.

— Я не люблю отсчитывать минуты до эфира. Я пришёл, а значит, я готов. Но нет, остаются минуты, которые нужно просто прожить. Очень вкусно приготовлено, Маттиас.

— Сказочник ты, конечно, тот ещё.

— Нет-нет, совершенно серьёзно. Сейчас я тебе не вру. Предвечная, тебе я никогда не вру, уж поверь.

— Ты же всегда играешь словами и эмоциями. Это твой дар, безусловно, я восхищаюсь им, но верить тебе всё равно, что пытаться выдоить быка. Поэтому никогда не говори мне о честности, лицемер. Просто ешь.

— Думай-думай себе там, в своей голове! Я вот что-то не могу перестать смеяться, сколько ни кривись. Чем больше хмуришься, тем больше смешно мне!

— Начинаем. Койс, думай о важном. О тяжёлом. Ты жертва.

— О том, что ты мне не платишь уже больше флатии? Я, может, от этого смеюсь. Плакать хочется, а я смеюсь.

— Здоровым будешь. Койс, если ты не заткнёшься, я подойду и ударю тебя.

— Угрожаешь мне? Я же тут жертва, разве можно?..

— Начинаем!