Она на время замолчала, вытерла мокрые глаза и постаралась вернуть себе способность говорить нормальным голосом. За это время Фрида не сказала ни слова.

— Это моё первое счастливое воспоминание в жизни. То, когда у ворот ты сжала мою руку и гладила меня по волосам. Тогда всё за пределами этой связи казалось мне настоящим злом, огромным комом грязи, от которого я не смогу убежать. Но с каждым поглаживанием ты открывала мне новое чувство, которое я никогда раньше не испытывала. Я поверила, что кроме холода внутри и отвратительного ежедневного озноба есть и тепло, и счастье. Встретившись со мной впервые, ты дала шанс мне стать человеком. Ты привела меня в дом, где я научилась самостоятельно думать и задумалась о собственной бесконечности. Здесь этот знак отпечатался в моём сознании. И каждый раз что-то показывая, кто-то из вас был рядом со мной как взрослая птица, оберегающая новорождённую. Но сейчас я хочу выпрямиться и посмотреть вверх. Хочу лететь, а не ютиться в тепле. Я хочу лететь, Фрида. Больше всего на свете я хочу лететь. Чтобы найти то, что со мной будет от моего рождения и до самой моей смерти.

По лицу собеседницы тоже текли слёзы, но руки не смахивали их. Никто не прятал своё лицо ни от друг друга, ни от застывшего бесшумного озера.

— Мне важно твоё понимание, — измождённо добавила Мия. — Не согласие. Понимание. Мне нужно твоё понимание.

Фрида аккуратным движением ладони попросила остановиться. Её веки были долго закрыты — казалось, она накапливала энергию, чтобы произносить слова.

— Мия, я очень хорошо помню один момент. Когда я тебя увидела, то мне казалось, что ты идёшь по бездорожью, как и многие другие люди в Мейярфе. У вас был очень похожий взгляд, походка, и вы даже вздыхали одинаково. Но почему случилось так, что из всех этих людей я обратила внимание на тебя? Именно тебя мне хотелось держать за руку, чтобы ты не упала. И меня пугает то, насколько быстро ты дошла до мысли полёта. Я никогда не думала, даже на секунду, что это желание может появиться настолько быстро. Ты просишься туда, где я не смогу сопровождать тебя. И даже если это самый гадкий из всех видов эгоизма, мне всё равно страшно отпускать тебя туда. Кроме этих слов я бы не смогла выдавить из себя ни слова. Но есть слова, которые можно произнести с большим-большим трудом. У меня есть такие слова, Мия. И есть то, что выше первобытного страха, каким бы он необъятным для меня ни был. Мне хочется двигаться вперёд, но ведь ты понимаешь, насколько это тяжело. Побороть страх и сдвинуться с мёртвой точки… Это… Перевернуть свой мир.

Фрида затихла, оставшись наедине с теми словами, которые губы никак не хотели произносить, на которые был наложен запрет. Она обхватила одной ладонью другую и сильно сжала их. Её тело дрожало, и было видно, как она пытается совладать с собой. Несколько раз она приоткрывала рот, чтобы выдавить хоть слово, но каждый раз только устало выдыхала, не находя нужных букв. Она едва сделала шаг вперёд и приобняла ту, для кого пыталась найти силы. Напряжение переросло в едва-едва сформировавшуюся расслабленность. Такую, которую нельзя было отвергнуть, потому что сил воссоздать всё это просто бы не нашлось. Она приоткрыла рот, и в этот раз что-то непосильное и невозможное всё же надломилось.

— Отказать тебе — значило бы то же самое, что и убить тебя. Но я нашла тебя не для того, чтобы убить. Возможно, даже не для того, чтобы защищать, как остальных. Здесь что-то другое. Может для того, чтобы растопить трусость и одним поступком попробовать надломить сразу два огромных страха. Хотя бы попытаться. Это чувство, когда ты готова бросить вызов целому миру, рождённому твоей тёмной стороной, настолько же непостижимое, настолько же бесконечное, как и желание создать себя. Это ещё не победа, ведь страх пока не побеждён, а творение ещё не создано. Но это взгляд намного дальше, чем за границы горизонта.

Мия прислонилась лицом к шее Фриды и не смогла сдержать наплыва эмоций. На глаза снова навернулись слёзы, и она не сдерживалась, чувствуя каждой своей клеточкой всё происходящее вокруг. Сейчас казалось очевидным, что, даже когда листья опали, природа продолжает играть музыку, стоило только прислушаться к другому звучанию. Какое-то время она ничего не говорила, только ощущала, как руки обнимают близкого человека, как сильно ей хочется плакать, и то, что родная рука гладит её волосы.

— Я хочу, чтобы ты чувствовала себя живой. Я хочу, чтобы ты нашла свою бесконечность. Потому что мою ты подпитываешь одними только словами. Поэтому лети.

— Я люблю тебя, — резко сказала Мия. — Мне сейчас очень хочется это сказать. Я люблю этот замок и люблю воздух, которым сейчас дышу. Люблю сидеть вечером на крыше и говорить с вами. Люблю даже мелочи, вроде запаха табака и бабочек. Я люблю каждого в этом замке, но по-своему. Но любовь к тебе я не могу описать. Я даже не знаю, с чем её можно сравнить. Ты — человек, в котором я вижу торжество искренности и саму суть тепла. И скоро я буду рядом. Мне всего лишь осталось выловить свою жизнь из точки невозврата. И всё самое сокровенное во мне говорит, что я смогу до неё дотянуться.

В этой главе сердца дрожат от предвкушения.

Никто не мог точно сказать, когда начнётся запланированное. Решающее слово было за Сорроу, который находился в Мейярфе вместе с остальными. По несколько раз на дню Мия спускалась на первый этаж, в помещение, называемое “Перекрёстком”, где обсуждались детали предстоящего дела. Зачастую Хлоя вращала колёсико непонятного изобретения, нажимала на треугольные кнопки и ставила его на середину стола. Диалог в основном вела либо она, либо Фрида, остальные подключались реже. Голос Сорроу был слышен всем присутствующим, потому любые нюансы обсуждались на месте. Иногда ему задавали вопросы, иногда нет, но в конце каждого разговора тот заключал: “Нужно ещё немного подождать”.

Остальное время все ходили как на иголках. Казалось вот-вот, и момент наступит, с минуты на минуту раздастся звонок и послышится долгожданное: “Пора”. Разговоры во время трапезы помогали отвлечься, но после все разбредались кто куда. Большую часть дня конечности оставались холодными, аппетита не было, а сон шёл с трудом.

Через три дня после разговора с Фридой у озера приехала Моника. Это была высокая кареглазая девушка, торс и бёдра которой прикрывала металлическая белая чешуя. Серо-золотое флайо было наброшено поверх, на плечи, а красный пояс на талии больше напоминал широкую верёвку с отрезанными кончиками. Из-за долгой дороги запах ореха на её одежде ощущался едва уловимо.

Во время прогулки у оранжереи, Эстер рассказала, что Моника вернулась для того, чтобы согласовать действия. В Мейярфе этим занимался Сорроу, здесь же выстроить конечный план предстояло ей.

— Моника — она ведь фельце́блер. Как и Сорроу, и Хлоя, — рассказывала Эстер, пока они были наедине. — Имею в виду, что ключевые звенья, на плечах которых тактика, организация и самые важные решения. Обычно они вчетвером с Фридой и выстраивают ход того, как мы будем действовать. — Эстер всё крутила в руках печенье и было видно, что аппетита у неё совсем нет. — Обычно ребята прислушиваются к мнению остальных, потому можно высказывать всё, что найдёшь дельным. Просто сейчас с этим Мейярфом… Другой размах, что ли. Поэтому знаешь, лучше дать им время самим всё продумать. У меня лично не ахти с какими-то внезапными озарениями в тактике.

— Могу похвастаться тем же. Значит главное обсуждение ещё впереди?

— Конечно. У Моники очень хорошо варит голова даже когда намечается что-то серьёзное. Обычно она следит за замком и занимается внутренними вопросами. Хлоя же часто ездит по разным городам, много работает с бумагами и заручается поддержкой “нужных”, как она любит выражаться, людей. А Сорроу, он… другой эшелон. Экстренный.

Эстер отложила печенье и принялась монотонно крутить свою кружку с остатками чая и смотреть, как жидкость то приближается к краю, то возвращается на дно.