Я пыталась выбраться из самой глубокой точки нашего мира. В кромешной воде я ориентировалась по блеклым маячкам. Когда я попала в вертикальный тоннель, зло опять ринулось за мной. До сих пор пугает угреобразная голова, которая как клякса пыталась растворить меня в себе. Когда у меня не осталось сил, снова появилась большая черепаха, засветилась и развеяла всё, кроме меня самой. Дальше вода была доброй, и я очень быстро поднялась на самый верх. Светлячки, которых я раньше не видела, научили меня ходить по воздуху. Я следовала за ними, и пол оказывался то вверху, то внизу. Я увидела луну с близкого расстояния и нашла что-то очень важное. Это был мой голос. Только я начала петь, вокруг меня начали распускаться цветы. Из них вылетали бабочки, что подбрасывали меня ещё выше. Я долго искала точки, которые оказались звёздами. Перевёрнутый мир, где меня тянуло то вверх, то вниз, стал привычным. Я спела для звёзд и, в конце концов, они выстроились в созвездие, на которое получилось ступить ногами.

И снова появилось зло, но в этот раз изо рта змеи показалось моё лицо. Оно открыло пасть и съело всё: звёзды, оттенки вокруг, космос и землю под ногами. Я упала в безграничный белый свет, но это лицо появилось внизу. Потом оно поглотило и меня.

Я выплыла из воды. Океан и бабочки были безгранично чёрными, а всё остальное пространство вокруг — белым. Я прыгала по разбитым вдребезги парящим осколкам статуи. Другая версия меня была разбросана по воздуху, и я дошла до самого верха — раздробленной ладони. Тогда я спела так искренне, как могла. Пение не переставало звучать, даже когда чёрная вода стала подниматься, и я начала тонуть в ней. И в один момент статуя приобрела цвет. Я дала его всему миру, сделав деревья зелёными, луну жёлтой, а воду синей. Чернила опали. Я раскрасила всё, где раньше была, пока статуя склеивалась воедино. Когда она стала собой, то заплакала, и слеза эта упала на мою голову. У меня вновь появился шанс пройти вверх по созвездию, к которому я так долго шла”.

И я прошла. Так я собрала все свои цвета. Я нашла себя саму.

В этой главе неуязвимое зло даст первую трещину.

На центральной площади Мейярфа собиралось всё больше и больше людей — день города в столице принято было отмечать с широким размахом. Центральная площадь стала далеко не единственной, но самой пёстрой и торжественной частью мозаики. Десятки тысяч мейярфцев толпились перед городской ратушей и ждали начала. Три улицы тянулись на запад, восток и север от площади, на каждой из них присутствовала атмосфера праздника. Прохожие и гости хохотали от комичных выступлений на сцене, рукоплескали уличным музыкантам и трюкачам, соревновались друг с другом в борьбе за мелкие призы и не выпускали из рук блюдца, на которых оказывалось всё больше и больше ярмарочной еды. Их флайо пропахли жареным мясом и овощами, кошельки опустели за считанные часы, но даже так, мейярфцам жуть как нравилась вся эта праздничность.

Уже к полудню толпа на площади напоминала живую кляксу, где каждый тесно прижимался друг к другу, понапрасну пытался выискать себе место поудобнее и старался не отрывать взгляда от балкона городской ратуши. Лица горожан оставались скучающими ровно до тех пор, пока на балкон не вышла группа людей. У каждого из смотрящих наверх в голове было своё: кто-то, завидев покровителей, нахмурился, кто-то наблюдал с интересом, другие принялись бодро аплодировать и лебезливо выкрикивать приветствия. Но мало кто оставался зевакой, которому не было никакого дела до происходящего.

Ближе всех к краю стал человек, чей голос узнавался куда лучше его внешности. Его мог различить каждый: от дотемна гуляющею по улицам ребятни, до стариков, которые редко выходили из дома. Он поднял руки, поприветствовал стоящих внизу и в ответ услышал аплодисменты, такие громкие, будто никто и не думал жалеть своих ладоней. Один из соратников протянул ему рупор, раздался гулкий звук, все как один затихли, и толпа услышала своего главного покровителя.

— Здравствуйте, любимые горожане! Сегодня важный день и для меня, и для каждого из вас. В конце концов, сегодня невероятно важный день для нашего обожаемого и несломимого города, который мы зовём Мейярфом! Это день его основания, а ведь, не появись он, мы бы могли лишь пытаться угадать, что произойдёт с каждым из нас. Были бы у нас родные дома, к которым мы успели привыкнуть? Были бы у нас те семьи, которые мы любим больше, чем самих себя? Всё сложилось именно так — появился наш Мейярф, и в нём живёт каждый из нас. Это место, которое делаем живым мы с вами. Место, в котором мы и сами оживаем. И пусть в нём тысячи разных улиц, пусть сотни кварталов — мейярфцы всегда остаются близки друг к другу. Близки и связаны так, как никто другой быть связан не может. А те, кто решится сказать, что это не так, будут категорически, совершенно точно неправы.

Минута, затем другая, а болтовня всё продолжалась. Пока толпа слушала речь, другие люди сновали неподалёку. Их взгляды оставались затуманенными, а лёгкие привычно фильтровали сухой разгорячённый воздух. Никому из них не было дела ни до жары, ни до других людей. Погружение в привычный мир жаркой рутины оказалось настолько глубоким, что едва ли из него можно было спасти. Едва ли, если ты не волшебник.

Цветочный дождь начался не сразу, парой-тройкой капель он пробовал на вкус эти улицы. Капли-лепестки медленно смаковали невесомость и плавными движениями опадали на крыши зданий и горячий камень. Некоторые пурпурные частицы исчезали в янтарном песке этого города, пока спустя несколько робких мгновений яркий дождь не ворвался вспышкой новизны в текучесть обывательского дня. Один, два, десять, сотня ошеломлённых взглядов направилась ввысь. Туда, где у края цветного облака парил человек. Человек-волшебство. Человек-источник. Его улыбку с такого расстояния не получалось развидеть, но сам человек был окружён пурпурным дождём. Словно это он — туча. Словно это он — то неизведанное в небе. Словно он заклинатель этого пурпурного дождя невиданных красок и оттенков. Вместе с собой незнакомец принёс самый необычный ливень из всех, что мог увидеть этот город. С неба падали не обычные капли дождя, а цветы, неизвестные целому Виоландо. Они неспешно опускались меж остолбеневших людей, превращая улицы в пурпурное море.

Казалось, что секрет этих цветов мог знать только один человек — та крупица в небе, которую не разглядеть. Он стоял на большом белом скате с острым хвостом, будто животное было сделано из плотного облака чёткой формы. И каждый, кто находился на улице, отвлёкся от выгодных сделок, от песчинок под ногами и знакомых вывесок. Они оторвались даже от балкона ратуши и торжественной речи. Все как один смотрели вверх.

Когда последние лепестки опали на землю, померещилось, что незнакомец на скате просто-напросто застыл. Будто маленькая часть неба замерла, и можно, наконец, опускать голову вниз. Пару секунд картина казалась неподвижной и даже мёртвой, пока крошечное светящееся создание не подлетело к человеку в небе. За ним ещё одно и ещё c десяток точек, которые то мерцали голубым, то сливались с Терсидой.

А затем над головами людей всполохнуло иное волшебство. Вокруг бумажного ската начало собираться невероятное количество голубых огоньков, словно целый рой светлячков пытался окружить его. Только когда они пролетали достаточно низко, чтобы их можно было рассмотреть, у каждого в голове проносилась одна лишь мысль — бабочки. Будто сотканные из самого неба, они являлись тем, что мейярфцы так редко видели вживую.