3.

Мне грустно из-за того, что меня всё меньше тянет к дорогим мне людям. Я люблю, но пока эта любовь отходит на второй план. Она перестала быть жизненно важной, хотя точно была такой совсем недавно. Я где-то там скучаю по ним, когда иду за едой, когда даже мимолётом слышу их голоса, пока спускаюсь по лестнице. Но в этой комнате мне не хочется думать о таком живом и настоящем, как они. И даже так, они остаются со мной.

Мне не лучше от наивных стараний Эстер разговорить меня. Ей сложно зацепиться за что-то с человеком, который отказывается говорить, и я могу её понять. Это противно, но мне даже забавно наблюдать за её словами, что разбиваются о бессмысленность. И даже молчание старших жителей замка не проходит мимо меня. Они молчат, и я молчу. Они бросают пару фраз, каждый свои, и я делаю то же самое. А потом они выходят отсюда, и всё продолжается.

И Венди, которая каждый раз рассказывает мне истории о своих куклах, понимает, что они мне не нужны. Мне от них не становится весело. Но она всё равно приходит каждый день и пять минут проводит со мной. Значит ли это то, что она верит в результат, который я пока не могу даже развидеть?

И Скай, который играет за моей дверью вечером, когда в замке тихо. Он просовывает бумажных птиц под дверь, но не решается войти, а я даже подумать не могу о том, чтобы выйти. Мы давно друг друга не видели, но, кажется, пока не думаем забывать.

Мне часто становится стыдно оттого, что со стороны я выгляжу откровенно нездоровой и уязвимой. Не нуждающейся в поддержке, а какой-то безвозвратно сломанной. И я бы поверила в пустую жалость к себе, если бы рядом была лишь пара человек. Но не покидает чувство, что обо мне пекутся куда больше, чем это делаю я. И пусть от этого всего мне не становится лучше, но я не могу представить, что бы со мной сейчас было, подумай они, что в этой комнате больше никто не живёт.

Наш разговор с Венди был совершенно неловким. Когда она зашла, то спросила меня:

— Можно отнять меньше минуты твоего времени?

Я кивнула.

— Вот. Одна из тех кукол, которые я постоянно вяжу. Просто эту я постаралась сделать похожей на тебя. И написать имя. Обычно мои куклы не носят имён.

— Спасибо.

— Она может составить тебе компанию, если нужно, но в то же время она неживая. Поэтому можно наслаждаться одиночеством.

— Я запомню.

— Да, вот… На самом деле вышло куда меньше минуты.

— Как ты и планировала.

— Да. Как и планировала. Я тогда пойду?

Я помню, что в этот момент не смогла сдержаться. Сейчас бы сил хватило, но тогда захотелось какой-то непонятной мне искренности.

— Я кажусь со стороны странной?

— Странной?

— Да. Для вас всех. Я кажусь странной?

— Ты кажешься грустной. И заболевшей.

— Все это видят? Когда я сижу здесь, у себя, вы ведь не обсуждаете это?

— Обсуждаем. Но без гадостей за спину. Просто переживаем.

Я кивнула и поблагодарила, а Венди перед выходом добавила:

— Послушай, я не хочу бросать общие фразы, потому что я их не люблю. Но я на твоей стороне. И против всей той темноты, что мешает тебе победить.

— Да. Против, — подумала я, и сразу стало как-то невыносимо обидно за эту темноту внутри себя.

4.

Приятно понимать те моменты в жизни, когда ты совершенно иначе смотришь на вещи, которые только недавно тебя тревожили. Теперь, сталкиваясь со своей личной неизвестностью, ты исследуешь её, фаланга за фалангой, понимая, что даже сюда доходят лучи извне. И даже сквозь решето неуверенности твоих действий всё равно чувствуется, что ты становишься взрослее и, к счастью, опытнее.

Вот так и у меня случилось с тем, что я вижу в своих снах. Это всё те же жёлтые глаза и тот же голос, но теперь я воспринимаю их по-другому и, что главное, совершенно по-разному.

Когда я слышу этот голос (а я его помню очень хорошо, даже когда просыпаюсь), то ощущаю, что рядом со мной стоит очень близкий, но неосязаемый друг. Настолько близкий, будто ещё один житель этого замка, который говорит только со мной. И он знает, где находятся самые секретные ходы и тайники, те, о которых никто и не подозревает. Эти тайны в первую очередь касаются меня самой. Голос даёт мне понять, что я целый лабиринт, а он — путеводная сила, которая открывает забытые и неизведанные уголки. И он никогда, никогда не был настроен ко мне враждебно.

Когда это чувство укоренилось, я открыла для себя, что это мог быть голос той, с кем я связана кровью. Я ничего не помню о своей семье, но я могу представить, что говорю и со своей матерью, и со своей сестрой. Возможно, даже с отцом или братом — этот голос обтекает любую форму, что я представлю. И благодаря ему я различаю заботу своих родителей, своей сестры и брата, о наличии которых я и не подозреваю. Получается, что сейчас я завишу от выдуманных мной эмоций и людей, о существовании которых мне рассказало бесформенное, неизвестное и совершенно расплывчатое существование внутри меня. Но я без сомнения, без тени неуверенности могу сказать, что каждый этот далёкий разговор мне жизненно важен.

И самое удивительное, мне не страшно слышать голос неизвестности. Пока я в ней, не получается сказать ни слова, только слушать. Но каждый день хочется поскорее заснуть и проспать как можно дольше.

Я открыла для себя новый вид страха. Сложно представить и тем более выразить, почему я нахожусь в странном состоянии, но я знаю, что, чтобы выбраться из него, мне хватит минуты. Нужно вполне серьёзно, имея ясное сознание, сесть и подумать о том, что меня держит на этом месте. Это не разговор с Фридой и не обида. Секунда за секундой, и у меня получается откидывать все лишние варианты настолько быстро, что хватит этой самой минуты, чтобы прийти к ответу. Но я ни в коем случае не задумываюсь об этом больше, чем на пару секунд. Потому что я боюсь ответа, настолько, что готова даже считать листы в своём дневнике. Это как необходимость вынырнуть из воды в мир, который полностью изменился. И кто знает, что там, за слоем привычного мне моря? Пока у меня есть время думать, это верно. Но получается, что я либо задохнусь в безопасности, либо… что? Сейчас для меня первый вариант не лишён смысла, несмотря на такое глупое сравнение. Он удобный, и, вынуждена признать, удобство играет для человека большую роль.