Сын шамана соседнего племени вероломно меня соблазнил и… уехал в Сибирь.

Слава, соберись, наконец! Сколько можно, милочка! Пора и честь знать! Отчитываю себя в духе Риммы Константиновны и шумно выдыхаю, возмущаясь собственной неуемной фантазии, цветущей особенно ярко в периоды, когда пмс встречается с молчанием кавалера, к которому клей-моментом приклеились непослушные мысли. И ни одна мантра «я о нем не думаю» не помогает. Наоборот, еще больше разжигает никому ненужный изматывающий изнутри интерес.

Отвлекаться получается только на написание историй. За последние два дня я набросала порядка десяти сюжетов для самых разнообразных книг. Как бы досадно это не звучало, но моя муза более плодотворна именно в моменты печали…

Но сюжеты не всегда однозначны… идея утопии о совершенном мире соседствует с киборгами-проститутками, похищающими Мону Лизу из Лувра…а после романтической истории о получеловеке-полуфейри, потерявшем память и влюбившемся в смертную (горько рыдала, описывая признания героя), я, не моргнув — только вытерев мешавшие глазам слезы, — переключилась на эротический хоррор-мистический триллер про женщину, поселившуюся в старом доме своей дальней родственницы. Ее начинают посещать «руки» и умело ублажают дамочку ночами, и все бы ничего, но она зачем-то решает привести в дом своего старого друга…

Мяу — раздается где-то поблизости.

Всю неделю Мороженка ведет себя, как кот, который подвергся пересадке поведения. Первое время я даже щурилась на него с большой долей недоверия, когда он сам приходил ко мне на колени или, как сейчас, искал входа в мое теплое индейское одеяльное жилище, а потом, найдя, устраивался около моего лица или живота и начинал свою довольную мурчащую симфонию.

Вот и на этот раз он никак не отвергает мои поглаживания и не кидается взглядами — «мне не нужны твои объятия, женщина. Я самодостаточный кот. Брысь!»

Нет, только зевает и урчит дальше.

Но, надо признать, утреннее катапультирование его мохнатой туши мне на лицо никто не отменял, если вдруг я забыла вовремя пополнить миску котейшества лухари едой.

Мы лежим так несколько минут или где-то больше часа — время имеет странное свойство сжиматься, растягиваться и превращаться в бесконечное мучение в зависимости от нашего мироощущения, — а затем единой командой встаем и медленно плетемся каждый за своими ванно-туалетными процедурами, закончив которые, встречаемся на кухне.

Решаю побаловать себя овсянкой — ха-ха-ха, уровень моего сарказма поистине прекрасен. Кот на мои английские замашки откровенно морщится и просит ему что-то более мясное, желательно с добавлением рыбы, а так как я не придерживаюсь принципов «страдаю я, страдай и ты со мной, животное», то щедро перекладываю в его миску деликатес из четырех видов мяса.

Завариваю себе какао и сажусь за стол. Завтрак проходит в моих размышлениях о прочитанной книге и экспертных оценках Пломбира о степени моего интеллекта.

Закончив великосветскую трапезу, мы с Мороженкой единогласно решаем вернуться в кровать и провести в ней еще пару часов, но в прихожей в наш размеренный шаг втискивается дверной звонок. И, если на кота он никак не действует, то я отчего-то замираю и закрываю рот ладонью, боясь, как бы резко участившийся стук моего сердца не стал достоянием общественности — и да, в квартире я одна. Не считая ученого кота.

Тут же ругаю себя за глупые фантазии, моментально поразившие всю центральную нервную систему и, тряхнув головой, отодвигаю глупую блажь в сторону, подхожу к двери и смотрю в глазок. Отодвинутая блажь дуреет от увиденного и снова за секунду окружает, потому что за дверью я вижу очень серьезное лицо самого красивого на свете мужчины.

Замок щелкает, я открываю дверь и покрываюсь взволнованными мурашками. Под глазами сына владелицы Эры залегли глубокие тени, и на моем языке крутится любопытная сотня вопросов, но мой рот лишь слегка раскрывается, как тело застывает и перестает слушаться.

Главное, не превратиться в Кристен Стюарт. Возможно, однажды ее юное сердце травмировал неожиданный приход вампира, а пути обратно уже не оказалось…

От одного взгляда Георгия тело начинает мгновенно полыхать. Никогда раньше мне не приходилось испытывать чего-то подобного. Он входит внутрь, закрывает за собой дверь и звук его голоса, произносящий, казалось бы, простое:

— Доброе утро, цветочек, — заставляет пол под моими ногами становится ватным, но я не успеваю почувствовать полноценного головокружения, оказавшись в его теплых объятиях, в которых с не меньшей жадностью я отвечаю на требовательные поцелуи.

Мы прижимаемся друг другу в слепом танце страсти, здороваясь спинами то с одной стеной, то с другой, которые служат перевалочными пунктами к месту, к которому мы оба, не сговариваясь, отчаянно стремимся. Одежда летит на пол, а наши тела наконец приземляются на кровать, успевшую остыть после моего утреннего ухода, но огонь между нами столь силен, что нет ни единого шанса замерзнуть.

Воскресенье наступает слишком быстро, вероломно вытягивая нас двоих из тягучих сладостных прикосновений субботы. Мне хочется прикинуться совершенной лентяйкой и оставаться с ним в постели еще один целый выходной день. И даже обвинительные взгляды злостного эскимо ни капельки не смущают мою ошалевшую от блаженной неги совесть, не говоря о мыслях о дне рождении сводной сестры — в конце концов, можно придумать вполне приемлемый повод не ходить на акт очередной хвалебной оды дочери Натальи. Из любви к отцу я каждый раз стойко посещаю эти якобы семейные посиделки, при этом те пару раз, когда папа просил и меня отметить свой день рождения с ними, Ксюша находила способы либо не прийти вовсе, либо уйти через пару минут, которые не превращались даже в пять.

Но Георгий отчего-то придерживается иной позиции и напоминает мне о нашем совместном походе практически сразу же после пробуждения.

А потом звонит телефон, и когда моя рука подносит экран к глазам, я вздрагиваю, как уличенная на месте преступления и нервно кошусь на Георгия.

— Это твоя мама звонит, — шепотом сообщаю я.

— Эта женщина везде меня найдет. — хмыкает он, зевая, — Хочешь, я отвечу?

— Нет-нет! — прижимая телефон к груди, я приподнимаюсь и усаживаюсь на кровати, поправляю волосы, выдыхаю, два раза моргаю и замечаю, как за мной с любопытством и улыбкой наблюдают. Злюсь на себя и смахиваю зеленый кружок, — Ал-ло.

— Славочка, доброе утро!

Она назвала меня по имени! — проносится в сознании. — И-м-е-н-и!

— Доброе утро, Римма Константиновна.

— Милочка, извини за такой ранний звонок, но у меня у внучки утреннее незапланированное папа-недомогание. Хочет прямо сейчас рассказать папе какой-то секрет. Никак не могу перебороть этот неожиданный каприз. Звонила Орзанову, но тот оказывается один сейчас обитает в квартире сына…

— Вот паразит, а. Не уехал… — прилетает сбоку от подслушивающего.

— Писатель, между прочим, волнуется. — с усмешкой замечает владелица Эры, — Славочка, не будешь так добра, не передашь на минуточку трубочку Георгию?

— Д-да, конечно, — мямлю я и поворачиваясь на Георгия, протягиваю ему телефон, который он забирает с коронным взглядом «а я говорил».

— Мама, зачем звонить Славе с самого утра? И не выдумай предлоги с Аней для своего частного сыска. — серьезно произносит аполлон в моей постели, которого я начинаю трясти за ноги, жестами информируя не говорить таким тоном с Риммой Константиновной. — То есть ты все это время могла управлять моей дочерью, но именно сегодня утром, узнав от Орзанова о моем бегстве, ты вдруг потеряла контроль над внучкой? Вот так совпадение! — он звучно смеется в трубку, а затем мгновенно поменяв интонацию с теплом произносит, — Привет, солнце. И я очень-очень. Ты же не сердишься на папу? Нет, бабушка все объяснила… Да, бабуля все знает… Секрет? Давай. Конечно я готов. — меня этот секрет тоже оказывается волнует, иначе почему я перестаю дышать и напряженно прислушиваюсь, несмотря на то, что ничего не слышно — кое-кто, в отличие от меня, уменьшил звук.