— Хочешь, я с ней посижу? — не успев ни подумать, ни осознать, озвучиваю я, а точнее объявляет мой язык, наполняя тело волнением. Меня пугает и положительный и отрицательный ответ, потому что в каждом я вижу слишком много затаенного смысла.

Я так сильно нервничаю, что без капли сочувствия, с истинным садизмом, покусываю внутреннюю сторону щеки, смирившейся со своей участью.

Стоит войти в его подъезд, и мое, вырвавшееся ранее беспечной птицей, легкомысленное предложение прокрашивается отчетливо проступающими цветами абсолютного бесстрашия, которым я никогда не могла похвастатья. А его, последовавший после моих робких слов, долгий поцелуй и согласие кажутся ещё большим отклонением от нормы.

Как я и думала, мачеха устроила показательные угрозы, выпроводив ничего не подозревающего отца за молоком, а папа, ответив на мой звонок, сообщил, что целый день собирается провести дома и с удовольствием присмотрит за мохнатостью сколько моей душе будет угодно. О предупредительном контрольном звонке его новой жены я тактично умолчала, пообещав вечером заскочить в гости с привезёнными из Питера гостинцами и забрать своё эскимо обратно.

Двери сияющего чистотой лифта разъезжаются в разные стороны, мы с Георгием заходим внутрь, он крепко держит мою ладонь в одной руке, а длинным пальцем второй руки нажимает на круглую кнопку с выпуклым числом шестнадцать. Сердце усиленно начинает качать кровь, а я, боясь лишний раз моргнуть и упустить драгоценное время в железной клетке, заворожённо наблюдаю за синим экраном, на котором загораются цифры, проговаривая про себя каждый этаж, как новую ступень тревоги в котле моего личного волнения.

Предложи мне сейчас кто-нибудь прыгнуть с тарзанки в кратер вулкана, я бы расценила действо менее экстремальным приключением, чем свою инициативу побыть в роли няни для ребёнка мужчины, в которого я за пару дней влюбилась сильнее, чем в школьного старосту Ваньку, по которому тайно и без всякой надежды вздыхала семь лет, уверенно полагая никогда более в жизни не познать столь сильного таинства любви. Однобокого, не взаимного и никому кроме меня неизвестного, но все же таинства.

Ладно я, девушка давно практикующая философские диалоги с котом и периодически воображающая вокруг себя миниатюры неординарных советчиц, как-будто одной мохнатости мало… Но он же старше, опытнее и умнее, и всё равно готов доверить мне своего ребёнка? Писательнице порочных романов? Мелькает навязчивая потребность потянуться к кнопке «стоп» и задать ему вопрос: А вдруг я прикидываюсь нормальной, а так-то неадекват прогрессирующий?

Но лифт лишает меня даже призрачной надежды на трусливое отступление, останавливается и открывает свои серебристые двери. Мужчина рядом крепче сжимает мою ладонь в своей, наклоняется и нежно целует в губы, а потом ласково шепчет:

— Не волнуйся, цветочек. Я уверен, все будет хорошо. — многометровые, тянувшиеся за мной с самого первого этажа, словно зомби-апокалипсис, переживания стремительно теряют свою власть и, отцепившись, с грохотом падают вниз, потому что я верю ему.

Он прав, все будет хорошо.

Добротную чёрную дверь нам открывает темноволосая девушка в строгом сером платье. Она буквально лучится радушием, обращенным на Георгия, но стоит её взгляду, споткнувшись, увидеть меня, как выражение лица меняется, собирается в изучающий узел, подражая скупостью цвету платья, и я удостаиваюсь холодного, с едва заметными вкраплениями надменности, кивка и вежливого:

— Здравствуйте, — она таким образом демонстрирует удивление, убеждаю себя я. Слишком самонадеянно с моей стороны полагать, будто она настроена враждебно. Это мои нервы выдают кажущееся за действительное, тем более, она совершенно не обязана проявлять ко мне приветливость. С чего вдруг?

Тут до нас доносится громкий хлопок двери и наполненное истинной радостью:

— Паааааааааапа приехал! — спешный топот детских ножек и появившаяся из левого коридора светловолосая девочка с разбегу кидается на шею отца, который тут же поднимает ее на руки и заключает в крепкие объятия. — Я очень очень соскучилась! — важно сообщает и сразу бодро интересуется, — А ты?

— А я очень очень очень! — отвечает Георгий дочери, открываясь для меня совершенно в ином, новом свете, чье сияние закидывает в тягучее болото моей влюбленности новых специй из банки, маркированной оранжевым фломастером "очарованна совершенно и бесповоротно".

Анечка, сумевшая забрать все самое лучшее от каждого родителя, напоминает любознательного ангелочка и умело обрушивает на своего отца вопросы про его командировку, заодно рассказывая про свои ужасно тоскливые без него будни. Говорит она не по годам красочно и живо, много смеётся, а потом повернув маленькую голову влево замечает меня и с удивленным «ой» жмётся ближе к Георгию и тихо спрашивает:

— А это кто?

— Это моя близкая подруга, Святослава. Она побудет с тобой пару часов, пока я буду на работе, а Инга отлучится по своим делам.

— Нет, я не хочу. — закрыв ладошкой от меня часть своего лица, уверенно отвечает Аня. — Давай поеду с тобой?

— Точно не хочешь? Это та самая писательница, которая написала Долину Светлячков и…

— И про Толди? — громко ахает девочка, ее указательный палец вместе со средним преобразуют забор отрицания в треугольник наблюдения.

Меня изучают. С большим любопытством. Страх и неуверенность давно меня покинули, и я улыбаюсь серым глазам, так похожим на глаза Георгия.

— Я так рада, что она не старая. — делясь наблюдениями, шепчет отцу Аня. — А-то бабушка говорит, писатели в старости часто чудаковатыми становятся…

— Ясно. — стараясь скрыть улыбку, серьезно кивает отец, а дочь снова переходит на шепот:

— Пап, а она мне почитает?

— Если ты вежливо попросишь, то может быть. А сейчас очень невежливо вот так себя вести, прятать лицо и не знакомиться. — он аккуртно спускает дочь на пол, и она, поправив платьице, делает ко мне робкий шажочек:

— Здравствуйте. Я Малышева Анна Георгиевна, — ждет моей реакции, получает широкую улыбку и сразу более доверительно добавляет, — Но, если мы подружимся, можете называть меня Анечкой.

— Очень приятно. А я Святослава, можно просто Слава.

Инга, коротко проинформировав о режиме, продуктах и еде, уходит, а Георгий остается с нами немного дольше.

Он заходит в светлую комнату дочери, когда мы сидим с ней на мягком коврике около полочек с детскими книжками и моя новая подружка гордо рассказывает мне о своих предпочтениях, заодно знакомя со своими любимыми игрушками: одноглазым, повидавшим многое в своей жизни полной лишений, лягушонком и довольно улыбающимся медвежонком — как пояснила хозяйка, он каждый день питается медом, поэтому так бескрайне счастлив. Глупость, которую подозревает в нем бабушка, ни при чем.

— Девушки, я поеду. — прерывает нас мужчина в дверях, успевший принять душ и переодеться. — А вы не скучаете и ведите себя хорошо.

И мы не скучаем ни один из четырех часов. Я читаю ей свои детские книги, а она заваливает меня вопросами о героях и их постпупках похлеще Риммы Константиновны — гены они такие. В обед перебираемся на кухню и вдвоем находим большую кастрюлю с супом. Анечка умоляет не класть ей ненавистную вареную картошку, которую заставляет есть Инга. Сложно сказать, права ли я, раз иду наперекор с методами няни, но, помня свое неприятие в детстве гороха, иду на поводу с просьбами ребенка.

Георгий с определенной периодичностью присылает сообщения, интересуясь, как мы, и что делаем? Не капризничает ли дочь? Все ли у нас хорошо? Не перенес ли нас ураган в страну Изумрудного города?

И я без преувеличения отвечаю, что все хорошо, мы как раз встретили Страшилу, Железного Дровосека и Трусливого льва и теперь весело шагаем по дорожке из желтого кирпича.

Георгий: оставил на пару часов, а они уже нашли себе сомнительную компанию…