Глаза матери расширились в немом удивлении, по лицу скользнула судорога боли, едва уловимая, но я все же успела заметить, когда подняла взгляд; она даже привстала на локтях, но потом охнула, будто ее ударили, и откинулась обратно на подушку.

— Как?.. — бессильно выдохнула.

— Друзья помогли, — ответила за меня сестра.

— Я думала, ты мне приснилась… Ты же была в реанимации?

— Была.

— Прости меня, девочка моя… Прости…

Я закрыла глаза, вслушиваясь в интонации ее голоса. Какой нежный и приятный на слух, наверняка она в детстве напевала Лене колыбельные, и та, улыбаясь, засыпала… А я вместо колыбельной слышала лишь грубые слова уставшей воспитательницы, работавшей в детдоме много лет: «А ну живо спать, недоумки!» До сих пор помню ее грубый голос. И как укрывалась одеялом с головой и боялась шевельнуться. Да, не было домашнего уюта, ласковых рук мамочки, а только безысходность и страх перед будущим. Ведь детки там были разные: больные, умственно отсталые, лежачие, с задержкой развития, со слабым здоровьем… Они вырастали и… не все оказывались готовы ко взрослой жизни, без близких и родных, без крыши над головой… Не все умели защищаться и бороться с трудностями. Можно ли смыть всю боль одним лишь словом «прости»?

Я не знала. И вместо ответа задала вопрос, острый и колючий, как шип:

— Сначала расскажи, почему ты так поступила?

…Она долго молчала, не решаясь начать разговор. Зашла издалека:

— Хорошо, что соседка по палате вышла, можем поговорить спокойно, а то сил нет идти в коридор… — вымученно улыбнулась, а я застыла, как изваяние, никак не отреагировав на ее слова.

— Алина, мне было шестнадцать, когда я забеременела, — наконец призналась она. — Связалась по глупости с женатым, голову задурил, а потом, когда узнал, что жду ребенка, пропал. Помню, как плакала, а мать меня ругала, обзывала дурой и без конца повторяла, что я опозорю семью, если рожу… И когда ты появилась на свет, она… — Женщина опустила глаза, но я успела заметить слезы. — Пойми, моя мать была властной женщиной, настоящим тираном, я ее даже побаивалась… Когда родила, я даже тебя не увидела. Она заранее договорилась с врачами и буквально заставила меня написать отказную. Отдала тебя в детдом, как игрушку. Боже, — она вытерла слезы. — Все эти годы я мечтала разыскать тебя, я плакала, умоляла ее назвать адрес, но безрезультатно. Даже когда умирала, она не сказала мне.

Снова закрыла лицо руками, не в силах сдержать эмоции. Лена подошла и погладила ее по дрожащим плечам. А я смотрела на ту, что меня родила, и испытывала смешанные чувства. Внутри бушевала обида и злость, в какой-то момент даже хотелось наговорить ей гадостей, чтобы избавиться от этой тяжести на сердце, но искреннее раскаяние и сожаление матери все-таки заставили меня замолчать. Буквально прикусить язык. Такое маленькое признание, но сколько боли вложено в каждое слово…

— Не сказала, потому что не хотела разрушить ваш с папой брак? — задала наводящий вопрос Лена — тихо и осторожно, украдкой бросив на меня взгляд.

— Да. Считала, что моя девочка будет… помехой, — последнее слово она выдавила с трудом, словно оно было стеклышком и причиняло боль. — Я уже и не надеялась найти тебя, — мать подняла глаза. — Как только начинала поиски — след обрывался. Помню, как приходила в ближайшие детдома, крутилась у забора, смотрела на детей… Пыталась узнать тебя, как-то почувствовать. Ничего не получалось. С одной директрисой договорилась, заплатила, а она уволилась. Я так и не узнала правды. — Она протянула ко мне руки, но я не подошла. — Прости меня. Прости, если сможешь.

Я по-прежнему стояла ни жива ни мертва. Наверное, это было оцепенение. Когда не можешь пошевелиться, а сердце стучит так, что отдается в ушах и, кажется, все вокруг слышат этот бешеный стук. «Ну же, скажи хоть слово!» — мысленно поторапливала себя, но не могла разжать губы.

— Знаю, я бесхребетная, слабая, бесчеловечная, — продолжала изводиться мама, — я должна была перевернуть весь мир, потребовать, пригрозить, если надо, даже убить, чтобы найти тебя, но… Ушла надежда, руки опустились. А ты, наверное, ненавидела меня все это время. Правда? Я вижу по глазам. Знаю, что не могу тебя просить о чем-то, просто не имею права. Но все же хочу, чтобы ты знала: я страдала не меньше.

Она снова протянула руки, и на этот раз я обняла ее…

Уже на выходе из больницы Лена ухватила меня за запястье, вынуждая остановиться. Ее глаза блестели от слез, но в них сияла радость. Настоящая и такая теплая, что мне тоже стало тепло, словно оголенные плечи укрыли пледом. Мягким и шерстяным.

— Жаль, что не получилось поговорить в другой обстановке, — вздохнула сестра. — Когда вокруг куча людей, сложно до конца открыться, показать свои чувства… Слушай, не держи на нее зла. Она и вправду очень страдала. Редко улыбалась, даже на фотографиях глаза грустные. Я часто слышала, как она тихо плакала в комнате. Стояла у двери и никак не решалась спросить, что ее так гложет. Я думала, это из-за папы или из-за меня, старалась быть лучше, училась на «отлично»… А пару лет назад зашел разговор и она сама призналась, что именно ее мучило… Поэтому у меня и пропал дар речи, когда ты сказала, что хочешь ее видеть. Извини, если занудствую, и все же… Обстоятельства бывают разные, просто часто мы видим ту или иную ситуацию под другим углом и беремся судить. Но не всегда то, что мы думаем, оказывается правдой. Я, кстати, тоже забеременела в семнадцать. Но мама твердо сказала, что буду рожать. И вот, у меня растет прекрасный сын.

— А бабушка?

— А бабушка умерла. Давно еще. Незадолго до моего семнадцатилетия. Так что никак не могла повлиять на наше с мамой решение. Отец, кстати, тоже недавно умер. Мама не решилась ему все рассказать. Да и вряд ли это помогло бы тебя разыскать…

— Понятно, — протянула я, не зная, что сказать.

— Алин, теперь, когда ты нас нашла, пожалуйста, не отдаляйся. Вот мой телефон, — она протянула белую визитку, — звони, когда захочешь. Не теряйся, прошу. И… прости ее.

— Я… я постараюсь.

С этими словами я заторопилась к машине, махнув напоследок Лене рукой. В тот миг я уже простила маму, но еще не хотела себе в этом признаваться. Вообще никому. Много лет мое сердце было заперто в клетку, а теперь прутья сломались и стало легко-легко. И когда мы отъехали подальше от больницы, я поймала себя на том, что улыбаюсь.

По пути мы решили заехать в ресторан, где работает Ксюша. Вернее, это была моя инициатива. Макс предлагал отложить, заехать домой и отдохнуть, но я уперлась. Хотелось посмотреть подруге в глаза и спросить прямо, знала она или нет, что работает в ресторане врага нашей банды.

Она обрадовалась, увидев меня, однако, когда я задала мучивший вопрос, улыбка моментально сползла с ее лица. Макс остался ждать в машине, чтобы не нагнетать обстановку своим присутствием, но Ксюша и без того ни на шутку испугалась. Мгновенно побледнела и опустилась на ближайший свободный стул. Я уселась рядом, благо, стол оказался незанятым.

— Ну? — пытливо спросила, когда пауза затянулась. — Говори прямо, зачем устроилась в ресторан к врагу Ворона?

— Я не знала, честное слово! — клятвенно заверила Ксюша. — Меня пригласили на собеседование, я прошла его и начала работать. Лично встречалась только с директором магазина. А кто хозяин — понятия не имею. Фотку, конечно, видела на стенде, но кто он, ни сном, ни духом!

Я задумчиво постучала пальцами по столу. Ее тон и слова были убедительными, но я не привыкла верить людям, поэтому все еще сомневалась. Видимо, мое недоверие отразилось на лице, потому что Ксюша вдруг подскочила и, сняв фартук, бросила его на стул.

— Ну хочешь, я прямо сейчас уволюсь! Я не хочу никого подставлять. И терять друзей — тоже. Даже если придется пожертвовать работой, я… Я готова.

Я, честно говоря, растерялась. Посмотрела на нее, не зная, что сказать. Ксюша продолжала горячо убеждать: