В ее глазах столько возмущения, столько презрения, что это даже заводит. Ведь я прекрасно понимаю, что это все игра. На самом деле она течет как сука. И я могу конечно ошибаться, но лучше проверю. Но для начала, продемонстрирую сегодняшний предмет для обучения.

Снимаю штаны с боксерами, вытягивая из них член. Сажусь на сидение, проводя по члену несколько раз рукой, делая его максимально твердым и упругим. Второй рукой подтягиваю училку за волосы, бью по щеками, чувствуя как наказание нахалки становится все желаннее. А все ее глаза. В них только холодное пламя ненависти, как плетка хлещет по нервам. И это лучшее, что я видел в жизни. Это искреннее, настоящее что — то. Никакого притворства, только чистая, мать его, злость. Я даже ради интереса лезу в ворот ее новой модной рубашки, грудь просто отменная, достаю ее прямо из лифака. Ткань мне, кстати, не нравится, эти сиськи достойны настоящего материала. Ниже, к плоскому животу, прямо в трусы. А там сухо. Из пизды не течет, чтобы я там себе не придумал. Сухо как в Сахаре. Соски стоят, а внизу сухо.

Я даже руку выдернул, тут же представил, как с члена слезает кожа, стоит мне его туда запихнуть. А во рту у этой фригидной суки скорее всего шипы.

Странно, но это отбивает все желание трахать. Более того, страшно перед ней член показывать. Я тут же его заправляю. За руль сажусь и выезжаю из чертового леса. Еду обратно, матерясь и посматривая в зеркало заднего вида. Она больше не дергается, просто сидит и смотрит в одну точку. И мне в первые в жизни дико интересно, о чем она думает. Презирает меня, ненавидит, задается вопросом: почему не возбудилась. И еще интереснее как ее декан трахает. На сухо? Или он еще способен кого — то возбудить? За этими мыслями не замечаю, как доезжаю до города и торможу возле обочины. Возвращаюсь к училке, а она смотрит на меня волком, назад пятится.

— Даже если ты кому — то об этом расскажешь, тебе никто не поверит, хотя бы потому что следов у тебя нет, как и свидетелей. А я естественно все буду отрицать. Понимаешь?

Она кивает. Умная девочка.

— Сейчас я развяжу тебя. Вытащу кляп и посажу в такси. Заплачу. Ты скажешь, куда тебя отвезти.

Она недоверчиво щурится, а я пожимаю плечами.

— Мне лишние проблемы не нужны. Мне еще экзамен у тебя сдавать.

Она не реагирует, вообще ни одним нервом на лице. Просто смотрит прямо на меня, как зайчонок перед волком, когда уж бежать некуда.

— Слышишь?

Она снова кивает. Я подсаживаюсь ближе, ощущая сквозь запах страха, ее собственный. Ни духов тебе, ничего, лишь оттенки цитрусового шампуня. Люблю апельсинки.

Развязываю ей руки, на самом деле ожидая от ее чего угодно. Даже яйки сжимаются от страха, что она их коленом ударит, но стоит ей полностью освободиться. она подбирает свои туфли и сама открывает дверь фургона.

— Я такси хотел тебе вызвать, — жадно смотрю на ее задницу, скрытую трусами. Она тянет вниз юбку, поправляет блузку.

— Не надо — только и слышу сиплый ответ и смотрю, как она надевает туфли и пошатываясь, шагает вперед, не забыв взять брошенные на пол фургона сумку для ноута и рюкзачок.

Я резко закрываю дверь и выдыхаю, словно по канату прошел. Ну и отлично. Чем меньше времени я проведу с ней, тем лучше.

В эту ночь я поехал в клуб, прямо на фургоне, снял в клубе девчонку и ебал ее на том месте, где извивалась и лежала училка. Девчонка попалась с длинными черными волосами, и я натягивал их, как натягивал шалаву на член, слушая громкие крики. И только один вопрос меня волновал во время секса. А как стонет училка.

***Аврора***

Я вернулась в свою комнату почти убитой. Просто скинула туфли, сняла одежду и упала на кровать. Проспала наверное часов двенадцать, иногда вскакивая и размахивая руками. Меня словно грязью облили с головы до ног. Липкой такой, неприятной. Очень знакомой. Словно меня окунули в прошлое, мол смотри, помни, как однажды ты влипла в такие же отношения. Хотя какие отношения. Меня использовали, использовали мои чувства, и сегодня пытались сделать тоже самое. Я еще думала, что могу хотеть этого мажора? Да я его ненавижу. Теперь я это понимаю очень ярко. С утра я очень долго принимала душ, драла свою кожу мочалкой, словно могла стереть его прикосновения. Тогда надо было выжечь себе сетчатку глаза, чтобы не вспоминать вид его полового органа-огромного, исперещеного венами и крупной темно-розовой головкой. Он был пугающим и возбуждающим. И возненавидела я Распутина, и себя просто за мысли, что могу возбудиться, что снова могу стать порочной, что снова могу захотеть заниматься сексом.

Я даже к сыну не смогла сходить, мне кажется, что он может учуять этот запах, которым пропиталась моя кожа. Запах Распутина, который теперь всегда со мной. Так, что я даже набрызгалась какими-то духами в ближайшем парфюмером магазине перед тем, как пойти на работу. А пока приближалась, думала о стратегии поведения. В одном он прав, ему ничего не будет. На мои жалобы мне только посмеются в лицо, так что остается только одна линейка поведения. Безразличие. К тому, что произошло. К его великой персоне. Я не буду его замечать, но и экзамена он не увидит. Для меня он навсегда останется пустым местом. Именно с этой мыслью я жила все новогодние каникулы, помимо того, что упорно писала диссертацию, почти не выходила из дома. Я была даже счастлива, что это все произошло перед каникулами. В самый Новый год, после посещения детского дома и участия в детском утреннике, я осталась одна праздновать Новый год. И перед самыми курантами, когда я открыла шампанского и глушила его в одиночку, вдруг на телефон мне пришло смс. Я даже удивилась. Первая мысль: декан решил поздравить, а вторая, что мама вспомнила обо мне. Но номер был незнакомый, а содержание заставило меня всю задрожать от гнева.

«Выходи снегурочка, Дед Мороз пришел прощение просить. Выгляни в окно».

Я невольно сжала челюсти от гнева. Он серьезно думает, что это все игра? Что вот так просто можно попросить прощения за похищение человека? А самое главное— зачем ему вообще прощения просить?

Я посмотрела на того Деда Мороза, а затем просто задернула штору и заблокировала незнакомый номер телефона. А затем забралась под одеяло, строя планы на дальнейшую жизнь.

За праздники я написала диссертацию, это стоило мне нескольких килограмм и множество часов без сна. Но зато я знаю, что как только я сдам защиту этой диссертации, мой малыш будет со мной.

Собираться на работу после праздников было сложно, ведь я знала, что так или иначе увижу его. И будет очень сложно сохранять хладнокровие. Так что я снова по максимуму затянула волосы, надела закрытый наглухо пиджак, а под него водолазку.

— Аврора Михайловна, — вы сеголня настроены воинственно, — заметил Виктор, встретив меня в холле вуза. Я на мгновение прикрыла глаза. Что — то похоже я начинаю испытывать ненависть ко всем представителям мужского пола. — Как провели каникулы?

— Отлично! Я наконец дописала диссертацию и решила больше не обращать внимание на сынков влиятельных людей.

— Знаете, что я вам скажу. Наш Распутин, — наш, о боги. — сегодня на занятиях с самого утра. Трезвый, вежливый. Не знаю, что с ним произошло, но надеюсь, так будет всегда.

— Мы можем только надеяться, — хмыкаю я и иду на кафедру, чтобы снять пальто и подготовиться.

Подготовиться не к занятию, а морально к тому, что я его увижу, морально к тому, чтобы не убить его.

Я еще зашла в туалет, смыла остатки гневной краски с лица и выдохнула. Осталось всего пара минут, пора собраться и вспомнить, что я уже пережила одно унижение гораздо худшее, чем было до праздников, так что нужно просто поднять нос выше и смотреть только вперёд, где цель, что была блеклой, стала ярче.

Перед аудиторией я застыла, собралась с духом и толкнула дверь.

Он был в аудитории. Я даже не стала искать глазами, просто почувствовала его взгляд на себе. За пару секунд вернулась в фургон, где он меня унизил и тут же пришла в себя. Я не могу себе позволить показывать слабость, я даже не могу позволить себе показать, что помню этого ублюдка.