— Куда. — я даже не знаю, что теперь от него ждать.

— А тебе не похуй ли? Или здесь хочешь остаться, сына лишиться?

— Ты меня снова шантажируешь!

— Я еще даже не начинал. Шевелись, давай, — поднимает он меня за локоть, от чего по телу мурашки дурацкие бегут. Я его ненавидеть должна, ведь он сам — автор ситуации. Но, черт возьми, от облегчения, что он здесь, что он помогает, голова кружится.

— Ты реально сможешь мне помочь? — спрашиваю тихо, пока мы идём по отделению на выход.

— Завтра получишь документы на своего пацана.

Я даже торможу, но не хочу радоваться, просто поджимаю губы, чтобы не начать улыбаться. Вопрос лишь в том, что он хочет взамен.

— А что получишь ты?

— Я получу самый долгий минет в своей жизни, правда, Аврора?

Ну конечно. Благородство — это не про него. Но ради сына и возможности быть с ним, я готова на все.

— И все? Только минет?

— Это только начало, Аврора. Живее.

Он подталкивает меня к машине, возле которой ругаются Андрей с Алиной. Мы с ней тут же садимся сзади, а мужчины — спереди. Переглядываемся и вздыхаем. А сколько было планов. А теперь что? Ну у меня будет сын, ладно, а у неё опять отношения, из которых ей никогда не вырваться. Теперь то Андрей точно запрет ее и уже не даст свободы.

Я прижимаю к себе Мишку, посматривая то на притихшую Алинку, то на Распутина, который за час дороги не сказал ни слова, только стиснул зубы, когда я попросила не гнать под двести километров. Он бросил на меня лишь взгляд, но скорость снизил до ста.

Теперь я не знаю, что от него ждать. Ну ладно, я никогда не знала. Он говорит, что хочет помочь с сыном, и требует за это полный доступ к моему телу. И обзывает дурой, потому что не пришла к нему раньше. Но разве я могла даже подумать, что он будет за меня впрягаться. Или даже за мое тело. Решить вопрос с полицией — это тебе не крутой тачке разъезжать, тут нужные реальные связи. Причем не только его отца, но и личные Платона.

— И что, нас просто так отпустили? — все — таки не выдержала Алина. Она еще та болтушка. Но рядом с ней всегда бьет положительной энергетикой. Может быть, поэтому, когда она попалась мне на улице, сбежавшая от своих опекунов, я не смогла не приютить ее.

— А ты бы хотела в камере посидеть пару суток, — злится Платон, теснее сжимая руль и еле — еле сдерживая себя, чтобы не втопить сильнее.

— Нет конечно, просто непонятно, почему тогда ты не помог Авроре раньше, зачем вообще потребовалось…

— Алина, — предупреждаю, но поздно. Скорость уже набрана и остановиться резко — это убить себя.

— А может быть потому, что Аврора как идиотка молчала, что ей требуется помощь?

Ах вот как?

— А когда мне было говорить? Когда ты меня шантажировал или когда обзывал сукой, потому что считал, что я чуть ли не порнозвезда.

— Ты не очень старалась меня переубедить?

— И еще больше передо тобой унижаться?! Ты бы в жизни мне не поверил! Как вообще можно было подумать, что я сама сдала свего ребенка в детский дом?! Тебя растили звери?!

— Меня растили нормальные родители, а у тебя проблемы с русским, если даже не попыталась дать понять, что тебе нужна помощь! Ради, блядь сына!

— Ну точно, и сейчас, чтобы растить сына, я должна тебе отсасывать по команде, а не жить спокойно под Новосибирском.

— У тебя блядь защита докторской, какой нахуй Новосиб! Уж ради одного минета можно и прогнуться.

— Платон, — прерывает наш спор Андрей. — Притормози— ка здесь, мы дальше такси уже возьмем.

Платон тормозит слишком резко, от чего Мишка пугается и открывает глаза с громоким ревом.

— Да блядь!

Андрей выходит из машины, открывает дверь Алине, а та быстро целует меня в щеку и торопится выйти за ним. Я прижимаю к себе сына, легонько укачивая.

— Один минет?

Платон тут же срывается с места и спокойно вписывается в поток на Мкаде.

— Одним не обойдешься. Ты и так всю душу из меня вытрясла.

— Я не собиралась этого делать. Я просто хотела вернуть сына.

— Но сказать мне об этом забыла, — он замолкает, а мне сказать нечего. Наверное, потому что я прокручивала в голове вариант развития событий, скажи я правду о себе. Только вот беда, как я вообще могла сказать ему что — то. Он настолько чудной, что даже, переспав с ним, я чувствую лишь страх, словно нахожусь возле открытой клетки с тигром, совершенно не зная, разморит ли его на солнце и он просто уснет там, где лежит, или он, чуя запах мяса, рванет догонять.

Следующий час Мишка то ноет, то хнычет, мы тормозим, чтобы он сделал свои дела, потом тормозит все-таки купить попить малышу, и Платон не смотрит на Мишку, но стоически ходит рядом, оплачивая все причуды двухлетнего сорванца.

После магазина и увидев, что Платон в принципе успокоился, решаюсь спросить

— Платон, куда мы едем.

— Пока ко мне. Потом найду тебе квартиру.

— Это не обязательно, я ведь могу и сама.

— Да, чуть срок тебе не впаяли. Сама она, — фыркает он и тормозит возле высоток на берегу Москвы-реки. Забирает из машины покупки, а я открываю двери и смотрю во двор. Странно так. Огромный дом на несколько тысяч квартир и маленький островок для детской площадки, где дети пытаются не убиться друг об друга.

— Не нравится? — закрывает Платон машину, пока я удерживаю сына.

Он смотрит то на площадку с самым явным отвращением, какое только возможно, потом на меня. Лицо конечно меняется, но я уже все поняла.

— Просто удивилась, что такая площадка маленькая.

— Как по мне её вообще здесь быть не должно, вечно выходишь и какой-нибудь спиногрыз тебе в рожу мяч кинет. А ответить нельзя, мамашки развоняются.

Это звучало не как шутка, а скорее, как ненависть ко всем детям на земле. Я невольно сильнее прижала к себе сына, осознавая сейчас очень чётко. Как только Распутин устанет от меня, я буду держаться от него как можно дальше. Нельзя находится рядом с человеком, который настолько явно проявляет отрицательное отношение к детям. Этого я нахлебалась с мужем. Он просто делал вид, что сына не существует и мог трахать меня даже когда ребёнок проснулся и орал.

— Ну че встала? Погнали.

Я киваю и иду за ним, захожу в лифт, подтягивая свою сумку. Платон грубо её забирает, стараясь вообще на меня не смотреть.

Я не хочу простить у него помощи, больше чем он уже сделал для меня, но сейчас спорить не хочу. Тем более, когда от него буквально веет негативом.

Мы наконец выходим из душной кабины и доходим до квартиры, единственной на весь огромный этаж.

У меня разве что рот не открывается, когда мы попадаем внутрь. Огромные окна в пол, пространстве, на котором можно спокойно вместить футбольную команду.

Пройдя чуть вперёд можно увидеть огромный кожаный диван полукругом. Сбоку помещение с кухней, в котором судя по виду никто никогда никто не готовил. Все настолько стерильно чистое, что есть сомнение, а можно ли здесь ходить без бахил. И как я объясню малышу двух лет, что трогать здесь ничего нельзя?

— Там спальня, — идет Платон, толкает одну из трех дверей и кидает сумку на огромную кровать. На меня все еще не смотрит, просто идет на выход. — Уложи пацана и ко мне.

Не просьба, а приказ. Я поджимаю губы, оставаясь одна. Нет, я конечно все понимаю. За его помощь я буду делать все, что он скажет. Тут даже можно признаться себе, что мне обязательно понравится, но я могу приходить по его вызову, а не лить эту грязь на голову сына, который будет через стенку. Он может встать в любой момент, может зайти и увидеть, чем мы занимаемся. Вряд ли Платона будет сильно волновать его психологическое состояние, у него одна цель попользоваться уже куклой, которую он себе купил.

Сына конечно уложить не получается, он голодный, а одним творожком не наешься. Мне опять дико неудобно, но я выхожу в гостиную. Платон ждет меня на кухне, выкладывая что — то из пакетов. Я даже не слышала, что он уходил.