Брак? Да я и так понимал, что он меня уже женил.

— Сразу после рождения ребенка, иначе твоя Ингрид будет кутаться не в свадебное платье, а в ткань белую.

— Заодно и тест

повторим, а то всякое бывает, — быстро соглашается он, и на этом я считаю разговор исчерпанным. Встаю. И к выходу иду. А мне в спину летит. — Чай будешь.

— В жопу себе чай свой засуньте.

Отец молчит, мать тоже провожает меня с глазами полными слез, а я сбегаю по лестнице и иду на паркову, где машину бросил, сажусь и газую обратно. Еще нет девяти, а еще я голодный как черт. Заезжаю в магазин и покупаю планшет. Пусть пацан хоть чем-то будет занят. Приезжаю в квартиру и звоню, не решаясь открыть дверь ключом. Аврора открывает, удивлённо поднимая брови.

— Пацан где?

— Уснул. Ты чего ключом не открыл… — не успевает она договорить, а я дёргаю пояс халата на себя и впиваюсь в ее губы, сразу поднимая над полом. Несу в третью спальню и закрываю дверь, сразу прижимая к ней Аврору. Смотрю ей в глаза и вижу, как за черным зрачком спряталась радужка, теперь там лишь темнота и страсть, и сейчас я хочу в ней раствориться.

***Аврора***

Наверное, мне нужно начать сопротивляться, но я так рада, что он вернулся, что рядом, что сил на борьбу не остается. Только хочется ноги шире раздвинуть, пока он ширинкой своею трется.

— Хочешь меня? — спрашивает, задыхается, халат мой почти рвет. — Скажи, что хочешь, Аврора.

— Хочу, — и ведь не вру. Руки сами тянутся к его футболке, вытаскивают ее из ремня, тянут выше. Он сам подцепляет ее, снимает через голову так эффектно, что у меня во рту пересыхает. У него такое тело, что слюной можно захлебнуться. И кажется сейчас я могу рассмотреть его без спешки. Надеюсь.

— Потому что сына спас?

Да, да, это очень важно, но ведь мы оба знаем, что дело не только в этом.

— Не только, Платон, — словно под гипнозом, провожу кончиками ногтей покаменному прессу, по напряженной руке, что кулак вжимает около моей головы.

— Не только, — повторяет он глухо. Почти как песня с твоих сочных губ. Знаешь, что я хочу с ними сделать, Аврора? — вторая рука касается моего рта, обрисовывает контур, а я языком подцепляю палец, он тут же оказывается внутри, а глаза Платона закатываются. — Чеееерт, сука. Да, хочу, чтобы член так же сосала. Будешь сосать мой член?

— Ты даешь мне выбор? — раздвигаю ноги шире, обнимаю его бока, скольжу по ним, чувствуя, как моя дрожь к нему перетекает, сжигает нас до тла.

— Не хочу, вдруг ты передумаешь.

Это было настолько предсказуемо, что мне захотелось засмеяться. А может быть сказался тяжёлый день и ослепляющее счастье — ведь сын теперь со мной. И можно сколько угодно ругаться, но проще признать, что я действительно сейчас счастлива. И что может быть лучше, чем мужчина, который кажется на тебе помешан. Особенно такой красивый.

Платон слушает мой смех, на мгновение прикрывает глаза, касается моих губ и шепчет в них.

— Нет, я точно тебе не дам выбора, — дергает свою ширинку, а я со смехом помогаю ему стянуть брюки, помогаю избавиться от фирменных боксеров, сразу обхватывая тяжелый член. Я даже сглатываю, потому что теперь в этом нет насилия, теперь я хочу добровольно ощутить его в себе. Но мой романтический настрой, гляделки и прелюдия сейчас явно лишнее. Потому что на лице Платона настоящее безумие, потому что он просто бьет меня по руке, сам крепно сжимая себя и приставляя к влажным донельзя лепесткам, елозя по ним, раскрывая, протискиваясь внутрь. Наблюдать за этим казалось ужасно пошлым, но таким притязательным. Платон протискивался внутрь, но ему было тяжело.

— Не хочу с тобой резинки, — на мгновение замер он, — начни принимать таблетки.

Блин, я не подумала, но он уже был внутри, шумно выдыхая.

— Ладно.

— Сука, какая же ты узкая.

— Больно? — царапаю его плечи, а он только силится, дергая бедрами и достигая самой глубины

— Охуенно, детка. Мне в тебе просто охуенно.

Он закидывает ноги к себе на спину и начинает двигаться. Сначала глубоко и медленно, давая мне не только привыкнуть к своему размеру, словно я могла забыть это за сутки, словно смакуя каждый сантиметр плоти, которая скользила друг о друга, словно пытаясь трением создать огонь. Но вскоре ласки и развратный шепот закончился. В следующий миг он ускорился, начал не просто толкаться в меня на скорости, а буквально вбивать в кровать, выбивая громкие стоны. Я задыхалась, я стонала, я цеплялась за него, словно именно он не дает мне упасть в пропасть, словно только его тело помогает мне держаться на плаву. Господи, его толчки таки сильные, жёсткие, отточенные, словно самый правильно настроенный механизм.

Прекрасный в своем совершенстве, словно отлаженный лучшими мастерами, словно созданный для того, чтобы дарить мне удовольствие. Потому с каждым толчком, из глубины поднималось нечто такое, незнакомое мне раньше, мне хотелось плакать, смеяться, кричать, вырываться из крепких рук, которыми он фиксировал мое тело. Господи, помоги, господи, как выдержать его напор и силу. Как не задохнуться от удушающего наслаждения, которое кажется убивает меня изнутри. В какой— то момент меня начинает трясти, по телу снова и снова прокатываются импульсы, наполняя меня каким — то незнакомым светом. Я даже зажмуриваюсь, выгибаюсь, вскрикнув так громко, что закрывает уши. Платон дергается последний раз и наваливается на меня всем своим весом. Придавливает, часто дышит и кусает вдруг в шею.

— Эй! — словно от дремы просыпаюсь. — Больно!

— Хочу снова в тебя, — словно в доказательство он вытаскивает совершенно твёрдый член и укладывает его мне на живот, стаскивая презерватив. Помню муж всегда это делал в ванной, словно вор. А Платону нечего стесняться. Он не их тех, кто вообще парится насчет удобства или неудобства. — Пойдем в ванную.

Говорить, что у меня ноги ватные, бессмысленно. Стоит подняться на ноги, как я валюсь назад, а Платон успевает меня подхватить, еще и поржать.

— Не смешно.

— Еще как, неходячая. Наверное, надо дать тебе отдохнуть.

— Гениальная мысль.

— Обещаю завтра дать тебе поспать, хмыкает он, подхватывает меня на руки и несет в ванную. Я еще днем удивилась ее размерам. Впрочем, последние несколько часов меня удивляет все.

Мы залезем в душевую. Он настраивает воду, а я закрываю стеклянную дверь. Мы оборачиваемся одновременно, смотрим друг на друга. Не скрываясь. Обнаженные. Уязвимые как никогда. Он принял меня в свою жизнь со всем моим прошлым, пусть даже таким вот нестандартным способом, наверное и мне пора принять его таким, каков он есть. Грубым, непримиримым, вспыльчивым, но таким потрясающе справедливым.

Он опускает взгляд, касаясь кажется каждого уголка моего голого тела, а я наблюдаю за тем, как перекатываются его мышцы, как поднимается и опускается его грудь. Как член, чуть упавший, вновь поднимает свою голову, готовый к новому раунду. Я облизываю губы и медленно шагаю к нему, объявляя о своей полной капитуляции.

— Я знал, что ты не устоишь, — шутит он, но лицо остаётся самым что ни на есть серьезным.

— Просто заткнись, — усмехаюсь я и опускаюсь на колени, принимая в руки Платона-младшего, обмываю его со всех сторон, чувствуя, как во рту скапливается сладкая слюна, а нос щекочет истинно мужской запах.

Я поднимаю глаза, облизывая только головку.

— Сосала раньше_ — спрашивает Платон, накручивая уже мокрые волосы на руку.

— Да.

Лучше честно.

Он стискивает челюсти, наверное мечтая, чтобы я досталась ему совсем целочкой. Но увы, малыш, ты уже смирился с моим неприглядным прошлым.

— Глубоко?

Я осматриваю его крупный член, который в рот вряд ли влезет целиком.

— У моего мужа был такой размер, что наверное, это считалось глубоким минетом.

Он хмыкает от удовольствия, притягивая меня к себе ближе.

— Ну тогда давай проверим, как хорошо принимает твоя глотка.

— Платон, ты можешь выражаться не так грубо, — сдвигаю я брови, а он смеется.