Мой отец был владельцем небольшой мануфактуры по покраске тканей. Это приносило нашей семье доход, вполне достаточный, чтобы обеспечивать его научные изыскания. Меня он тоже постепенно посвящал в тонкости алхимии. Волшебство, открывавшееся во время удивительных опытов, завораживало меня. Превращение одного вещества в другое казалось истинной магией. И я часами просиживал над книгами, изучая чертежи, схемы, формулы и образы, которыми учёные зашифровывали химические процессы, касавшиеся трансмутации. У моего отца была мечта, и он великодушно поделился ею со мной. Мне казалось, что однажды мы с ним достигнем всего, что обещали древние трактаты. Но в сентябре тысяча пятьсот двенадцатого года кардинал Джованни Медичи захватил Флоренцию при поддержке папских войск и начал восстанавливать власть своего рода. После смены нескольких правителей спустя пятнадцать лет республиканцы изгнали Медичи из Флоренции, и по стране прокатилась беспощадная волна пуританства. К сожалению, мой отец принадлежал к другой фракции.

Стоя перед импровизированным эшафотом, на котором трое мужчин привязывали его к позорному столбу, я не отводил взгляда от его избитого окровавленного лица, на котором было написано смятение, и ждал, что отец совершит одно из чудес, о которых так часто рассказывал мне. Он всегда казался всемогущим. Я не отвёл бы взгляда, даже если б меня не держали за руки и волосы, заставляя наблюдать за экзекуцией. Мать была рядом. Её тоже принуждали смотреть. Вокруг бушевала толпа, жаждавшая крови. Я был ещё мал и не понимал, почему всё это происходит, но чётко осознавал, что отцу грозит смерть. Меня охватывал страх за него, хотелось вырваться и взбежать на эшафот, чтобы напомнить ему, что он — маг, что может заставить этих обезумевших людей исчезнуть или в ужасе разбежаться. Но у меня не было и шанса освободиться. И я кричал, не понимая, что мой детский голос тонет в гвалте толпы, жаждущей жестокого зрелища.

Когда отца привязали, палачи отступили, и один из них обратился к окружающим с речью. Он говорил о какой-то борьбе, справедливости, возмездии и врагах Флоренции. И люди отвечали ему одобрительными возгласами. А затем палачи накинули отцу на шею петлю и принялись медленно наворачивать верёвку на прикреплённую сзади палку. Импровизированная гаррота сдавливала горло, медленно лишая возможности вдохнуть.

Мои глаза наполнились солью, слёзы размывали происходящее, но я всё равно видел, как умирает отец: его лицо багровело, рот приоткрылся, а магии всё не было! Моё сердце рвалось из груди, словно раненый зверь, который оказался в огненном круге и ищет выхода.

Когда тело отца обмякло, и палачи отступили, а толпа взорвалась восторженным ликованием, мне стало ясно, что чудо не произойдёт, и человек, которого я любил больше жизни, мёртв! Его знания не помогли ему освободиться, разметать врагов и триумфально спуститься с эшафота. Он оказался беспомощен перед озверевшими людьми!

Меня отпустили, и я упал, потому что ноги отказывались держать меня. Рядом рухнула мать. Она была без сознания. Толпа начала расходиться. Не знаю, сколько прошло времени, но мы остались одни, если не считать парочки типов, слонявшихся возле эшафота. Я нашёл в себе силы подняться и, шатаясь, направился к лестнице. Нужно было снять тело отца и доставить домой. Не оставлять же его привязанным к позорному столбу!

В тот миг, заставляя непослушные ноги идти по ступеням эшафота, я поклялся всеми святыми, имена которых знал, что смерть никогда не настигнет меня! Дома были книги, записи отца, и я должен был завершить то, что начал он — во что бы то ни стало!

Мне не удалось добраться до вершины лестницы, хотя в ней было всего шесть ступеней. Сильная рука грубо схватила меня за шиворот и отшвырнула назад. Больно ударившись о булыжники мостовой, я повернул голову и встретился взглядом с одним из молодчиков, топтавшихся возле эшафота.

— Пшёл вон, щенок! — прошипел он, взбегая по ступеням. Его подельник последовал за ним. — Убирайся подобру-поздорову! Это наша добыча! Давай, Марио, обрезай верёвки, пока никого нет. Живей, приятель!

Они принялись снимать отца со столба. Сначала я решил, что они хотят отправить его на погребение, но тот, кого назвали Марио, проговорил:

— Третий за сегодня! Отличные времена настали, да? Столько трупов, что скоро мы сможем накопить достаточно, чтобы убраться подальше.

— Не трогайте его!

Повернув голову, я увидел, как пришедшая в себя мать встаёт на четвереньки, затем на ноги — и бросается к эшафоту. Она вскарабкалась по ступеням под насмешливыми взглядами мужчин, и кинулась к ним, вытянув руки. Один из похитителей тел (я слышал о тех, кто продаёт мертвецов чёрным магам и врачам) резко ударил её кулаком в лицо, и она, как подкошенная, рухнула на доски.

— Отвяжись, дура! — процедил мужчина, переступая через неё. — Тебе же проще: не придётся хоронить. Да и кто возьмётся оказать последние почести врагу республики?

Мать приподнялась, схватив его за одежду. Мужчина дёрнулся, но освободиться не сумел.

— Да отстань! — раздражённо крикнул он.

Его приятель с размаху ударил мать ногой. Тупой носок сапога врезался в рёбра. Она вскрикнула, но пальцы не разжала.

— Чёрт! — тот, кого она держала, вдруг наклонился и ударил её ножом, которым только что резал верёвки.

Из моего рта вырвался отчаянный крик. Я попытался подняться, но голова закружилась, и я упал, разбив колени. Мужчины не обращали на меня внимания.

— Зачем ты это сделал?! — раздражённо спросил Марио.

Мать выпустила его и осела на доски эшафота. Пару раз вздрогнув, она замерла. Я пополз на четвереньках, борясь с тошнотой.

— Да плевать! — ответил убийца, вытирая лезвие о штаны. — Это всего лишь жена врага республики. Никому нет до неё дела. Жаль только, что за баб никто не платит. Давай-ка убираться, пока не появилась стража!

Они спустились с эшафота, таща тело отца, и прошли мимо меня, даже не взглянув. Рыдания рвались из моей груди, но ни один из них не обернулся. Я наблюдал за тем, как они удалялись. Может, мать ещё жива? Надо добраться до неё. Я пополз по ступенькам, а затем — по настилу. Занозы впивались в ладони и колени, но я не чувствовал боли.

Мать лежала на животе. Я потряс её, позвал, но она не шелохнулась. Платье промокло от крови. Больше всего её было возле основания шеи. С трудом перевернув тело, я увидел остановившийся, полный слёз взгляд.

— Мама! — позвал я севшим голосом.

Меня душили рыдания. Казалось, мир сошёл с ума, и я падал в чёрную бездну этого безумия. Что же делать?! Мне не поднять её, не унести отсюда! Надо позвать кого-нибудь на помощь!

Подняв голову, я увидел двух стражников, медленно пересекавших площадь Синьории со стороны Палаццо Веккьо, чей величественный фасад скрывал заходящее солнце. Встав на ноги, я спустился с эшафота, едва удерживая равновесие и, как мог, поспешил им навстречу.

— Помогите! — проговорил я, даваясь слезами. Тело моё вздрагивало, словно его били судороги. — Моя мать… там! — я указал назад. — Её ранили. А моего отца украли. Вон они, видите?!

Стражники взглянули туда, где ещё маячили далёкие фигуры похитителей тел.

— Здесь казнили врага республики, — сказал один из них другому. — Наверное, мертвеца забрали торговцы трупами. Сейчас их много развелось.

— На колдовские снадобья всегда высокий спрос, — кивнул его товарищ. Затем он опустил взгляд на меня. — Значит, ты — сын врага республики? Хм… Знаешь, парень, твоим старикам уже не поможешь. Так что лучше тебе убраться отсюда подальше. И никому не говори, кем были твои родители, понял? Иначе сам можешь отправиться на тот свет. Вот тебе добрый совет, парень.

Стражники двинулись дальше, оставив меня растерянного посреди площади. Я глядел им вслед и не понимал: разве они не должны помочь мне?! Неужели просто уйдут?! Я никак не ожидал наткнуться на стену такого равнодушия. Сделал пару шагов вслед за ними, но тут же остановился: никому в целом мире не было дела ни до меня, ни до моего горя! Вспомнились слова отца, которые он не раз повторял: «Алхимик должен быть один. Только так он достигнет желаемого». Возможно, именно из-за нас с матерью его постигла неудача? Что, если он погиб, потому что нарушил собственное правило?