Его голос приобрёл раскатистость и твёрдость. Услышав однажды такой тембр, уже ни с каким другим его не спутаешь. Он как визитная карточка, которая безупречно дополняет угольную мрачность его взгляда.

– Кто вы такой? – наконец спросила я.

Комитадж сцепил челюсти. Опухшее, посиневшее лицо с рассечённой бровью и переносицей стало маской, которая скрывала его личность.

– Поверьте, лучше вам не знать.

– Вивьен, тебе помощь нужна? – раздался учтивый вопрос Анны.

Через мгновенье её светловолосая голова показалась в дверном проёме. Комитадж тут же закрыл глаза, будто он всё это время спал, а не убеждал меня выбрать между предательством родины или спасением родного брата.

– Нет, я уже закончила, – обречённо ответила я и почти бегом покинула палату.

Однажды в школе меня обидел старшеклассник. Когда я возвращалась домой, он выхватил мой рюкзак и бросил в лужу. Промокли все тетради и учебники, которые я взяла в библиотеке.

Я проплакала весь вечер, вспоминая его обидные слова и сам поступок. Тогда мне было восемь, а брату – четырнадцать. Он не утешал, как это делала мама. Он лишь молча выслушал мой рассказ.

А на следующий день я нехотя пошла в школу и заметила, что все столпились у информационного стенда. Когда я приблизилась, то увидела новый выпуск школьной газеты. В ней ярко и осуждающе вёлся рассказ о школьном хулигане, который обижает тех, кто слабее его. Эту газету мой брат делал всю ночь, тайком. Потом пошёл к директору и рассказал всю историю. Ведь оказалось, что этот парень донимал так многих детей.

В этом поступке весь Клаус. Он не проявляет чувств и эмоций. Он делает всё по справедливости, согласно закону чести. И так с детства.

Но сейчас его мучают комитаджи, пытаясь выведать важные сведения. Они пытают самыми дикими и бесчеловечными способами. Справедливый, самоотверженный герой испытывает на себе все те ужасы, о которых я слышала от солдат, читала в газетах и видела в новостях. Весь этот кошмар сейчас окружает моего брата.

Я сидела на земле, прислонившись спиной к кирпичной стене, скрытая от чужих глаз тёплой летней ночью. Я не в силах была даже заставить себя поспать, хотя от усталости веки отказывались подниматься.

Однако мозг неустанно работал. Сердце ныло от нестерпимой боли. Впервые в жизни я не знала, что делать. Не могла принять решение. Чувствовала беспомощность и разбитость.

В то далёкое время, когда были живы мама и бабушка, я жила беззаботно и счастливо, даже не осознавая этого. Какая бы сложность не возникла на пути, я могла всегда рассчитывать на их совет и помощь.

Мудрая, доброжелательная и сверхразумная женщина, прекрасная в любом возрасте и при любых обстоятельствах – именно такой была бабушка, Оливия Жаксон. А её дочь – Линда Жаксон, которая вскоре стала Мессарош, являлась её точной копией.

Сейчас они далеко. Там, где не получают письма и не отвечают на звонки. Они оставили меня в этом мире. Одну.

Земля притягивала. Я поддалась. Легла на ещё не остывшую от летнего солнца траву и раскинула руки. Плевать, что на мне белая форма врача, а в волосах непременно запутаются листья. Возможно, даже заболею. Всё равно. Хуже быть уже не может.

Звёздное небо беззаботно мерцало, доказывая, что всё переменчиво, кроме него. Небо и звёзды будут всегда, а вот мы – мимолётны.

Солнце уже взобралось высоко и старательно сушило землю. Пыль неустанно летала в воздухе. Она находила себе место на листьях деревьев, на стенах домов, на вспотевшей коже людей.

Я прибыла в штаб по приказу подполковника Строда. Тень от здания, где решались стратегии ближнего фронта, даже не пыталась облегчить эту жару.

Ловя собственное отражение в оконных стёклах коридора, по которому шла к кабинету подполковника, я ужасалась. Очередная бессонная ночь легла тенью под глазами. Кожа на лице приобрела сероватый оттенок, а щёки ещё сильнее впали.

Приход нового дня не помог восстановиться, и мозг продолжал лихорадочно перебирать мысли, словно паук, который запутался в собственной паутине.

– Доктор Мессарош, почему пленник ещё не бодрствует? – грозно сдвинул брови офицер.

Этот человек не воспринимал всерьёз труд других людей. Он полагал, что всем слишком легко живётся и легко работается. Только он достигает результата тяжёлыми испытаниями.

– Потому что пациент постоянно подвергается новым избиениям, – прямо ответила я.

Тот ещё сильнее сдвинул брови:

– Как это?!

– У него расходятся швы, и снова и снова открывается кровотечение. Появились новые гематомы. Подозреваю, что его бьют, пока он не может сопротивляться.

– Чёрт возьми! – пробурчал Строд. – Ладно, я разберусь. Спасибо за работу, дочка! Ступай.

Я вышла на улицу и глубоко вдохнула смрадный, пыльный воздух. Вокруг мельтешил народ, ожидая прибытия грузовиков с ранеными, которых скоро привезёт военно-санитарный поезд.

В кармане форменных брюк лежал клочок бумаги. Я коснулась его. Он обжёг кожу. Но я сильнее сжала его и задышала чаще. На нём записаны будущие действия, которые я планировала всю ночь. И первый шаг только что сделан.

Вход в подземное здание госпиталя маячил впереди. Я быстро направилась к нему. Старалась вести себя как обычно, но каждый раз, когда встречалась глазами с людьми, казалось, что мои мысли не скрыты для них.

Однако страх куда-то подевался. Ему на смену пришло смирение. Я уже была готова к тому, что скоро буду висеть на ближайшем столбе с позорной табличкой на шее и мёртвыми глазами. Зато буду знать, что сделала всё, чтобы спасти брата.

В ординаторской собрались почти все врачи, занимаясь своими делами. Кто-то листал истории болезней, кто-то слушал или давал советы, кто-то делал записи в дежурном журнале. Я осталась незамеченной и двинулась к своей наставнице – майору медслужбы, доктору Марте Флеген.

Она сидела в одном из кресел у окна и читала историю болезни очередного пациента. Пронзительные глаза бегали по строкам, а брови каждый раз сильнее сдвигались над точёным носом.

– Доктор Флеген? – почтительно окликнула я её, оказавшись ближе.

Врач оторвалась от чтения и сфокусировала на мне взгляд сквозь массивные линзы очков в чёрной, грубоватой оправе.

– Что-то случилось, Мессарош? – встревожилась она, явно заметив мои потухшие глаза и чёрные круги под ними.

– Ещё нет, – уклончиво ответила я, стараясь говорить громче. – Волнуюсь о состоянии здоровья своего пациента.

Пара коллег повернула головы в мою сторону. Мысленно поставила галочку в том самом списке своих заданий. Формально всё держится в тайне. Но разве можно удержать секрет в коллективе, где люди бывают чаще, чем дома?

– Его ранение всё никак не заживает из-за постоянного напряжения. Лейкоциты доходят до критической нормы. Инфекция не отступает. Есть шансы на то, что поставка препаратов будет раньше? Сегодня, например?

Майор сложила перед собой руки и глубоко вздохнула.

– Да, я как раз читала твои записи, – кивнула она.

Только сейчас я заметила, что в её руках история болезни комитаджа. Подделать данные лаборатории не составило особого труда. Нужно было лишь подмешать кровь другого солдата с такой же группой, но с диагнозом «сепсис». И никого не смутили резкие отличия от предыдущих показателей. Раны брюшной полости без надлежащей обработки и при такой жаре чрезвычайно опасны и непредсказуемы. Ведь комитаджа переправляли сюда больше суток.

– Эшелон с медикаментами попал под бомбардировку, – продолжила Флеген. – Мы ждём следующего. И если всё будет без неприятностей, то к завтрашнему вечеру у нас будет всё необходимое.

Впервые радуюсь таким новостям.

– Я ничего не упустила по назначениям? – уточнила я.

– Ты всё делаешь правильно, Вивьен.

Она протянула мне историю и, сняв очки, стала протирать стёкла.