– И почему среди наших ребят нет никого, кто мог бы хоть чуточку походить на такого мужчину? – сокрушалась тем временем Анна и трепетно поправила его растрёпанные волосы.

Она уже явно нарисовала ему все возможные достоинства и лишила недостатков.

– Как можно меньше таких речей! – недовольно приструнила я разгульный девичий нрав и взглядом напомнила о пакете плазмы в её руке. – Лучше займись делом!

Я сделала последний шов и тщательно осмотрела ровный рядок стежков, который скоро станет новым шрамом на теле этого человека. Анна всё ещё тоскливо вздыхала над комитаджем, разматывая марлевый бинт.

– Давай отвезём его в ту палату, что в конце коридора. Мы только вчера её оборудовали, и ещё: она одиночная, – предложила я.

– А если?.. – засомневалась Анна.

– А если кто-то будет против, мы позовём Флеген. Она поддержит нас и не разрешит допрашивать пациента в ближайшее время. Им вроде он мёртвым не нужен.

– Поняла, – кивнула подруга и закусила губу, бросив напоследок влюблённый взгляд на пленного офицера.

– Неугомонная. – Я сокрушённо покачала головой и первая толкнула каталку с подключённой аппаратурой к выходу из операционной.

Полночь. Я шла по пустынному коридору с приглушённым на ночь освещением. Ноги в мягких закрытых тапочках не издавали ни звука, если не считать лёгкого шороха.

Я несла два стакана воды: один для меня, другой для комитаджа. Я подошла к его палате, у которой, прислонившись спиной к стене, на табуретке дремал рядовой. Он слишком поздно распознал мои шаги и быстро вскочил на ноги. Я была приставлена к пленнику на эти сутки, поэтому он молча отдал честь и открыл дверь.

Неизвестный офицер всё ещё не пришёл в себя после анестезии. Палату освещал только свет индивидуального монитора, поэтому виднелась лишь больничная койка на колёсиках и пациент, лежащий на ней.

Приблизившись, я поставила на тумбочку стаканы, надела маску и внимательно изучила экран, по которому бегали показатели его состояния. Потом осторожно откинула простыню и ещё раз ощупала его рёбра, чтобы точно убедиться, не проглядела ли другие переломы.

Как же много у него шрамов! Наверное, не пропускал ни одного сражения, поэтому и дослужился до офицерского чина так быстро.

Я проверила систему, которая медленно вливала недостающую кровь. Кровотечение остановилось, рана выглядела вполне приемлемой для этой стадии.

Пленник тихо застонал и повернул голову. Я склонилась над ним, ожидая, когда он откроет глаза.

Веки с веером тёмных ресниц дрогнули и открылись. Ох, какого же жуткого чёрного цвета у него глаза! Будто зрачки слились с оболочкой. Скорее всего, это из-за скудного освещения. Но они будто прорезают тьму.

– Пить… – прохрипел он.

Это уже хорошо.

Я взяла стакан с водой, который стоял на тумбочке. Осторожно просунула пальцы под его голову и приподняла, давая попить воды. Черноглазый пленник сделал два больших глотка и поморщился. Эти слабые движения причиняли ему страдания даже сквозь обезболивающее.

– Отдыхайте, – сказала я на чистом фламандском и помогла ему вернуть голову обратно на подушку. – Я буду рядом с вами.

Тёмный взгляд обшарил палату и сосредоточился на моём лице, которое наполовину скрывала белая медицинская повязка.

– Глаза… красивые… – слабо проговорил он на фламандском и снова отключился.

Я молча кивнула и направилась к небольшому диванчику у стены. Здесь я и проведу остаток ночи. Так будет спокойнее.

Ароматный чай улун кружил крупными листьями в чайнике из исинской глины, когда хранитель традиции и здешнего мира Авин Баар разливал его по чашкам.

Это была давняя традиция, передаваемая из поколения в поколение, из семьи в семью. Правитель соблюдал её с детства, но с каждым новым седым волосом трепетность и тщательность переходили на новый уровень.

Какой бы день не был, какие бы удачи или неудачи не пришли в этот час, чашка чая способна залечить душевные раны и привести к новому и мудрому решению. Этому его учил отец. Этому он учит своих детей и внуков. Даже сейчас, когда он завершил тяжёлый телефонный разговор с добрым другом, который в один заветный миг стал далёким и отчуждённым. Делая глоток горячего улуна, Авин Баар всё проматывал в памяти слова, которые способны разорвать не одну дружескую связь.

Взгляд серо-карих глаз старика устремился вдаль, к горному хребту, который уже прятал солнце уходящего дня. Тихо и спокойно. Этот загородный дом Авин особенно любил. Только здесь все заботы и хлопоты становились бренными, пустыми.

Сидя в бамбуковом кресле на открытой террасе с видом на лес и горы, президент Союза Азиатских Государств поднял глаза к флагу, который яростно трепал летний ветер.

Жёлтый дракон на красном полотне ярко выделялся среди зелени сада, возвышаясь на специально установленном железном столбе.

Баар ненавидел чёрный цвет. Из века в век для его народа он олицетворяет удивительно широкий спектр негативных значений: зло, болезни, повреждения, криминал, жадность и, конечно же, смерть.

Сердце Авина сжалось. Он представил, как его народ ведут на казнь, как сдирают красно-жёлтые знамёна и облачают города в цвет тьмы. Руки задрожали, и он благоразумно решил поставить чашку обратно на стол.

Ему пришлось отказать в помощи давнему союзнику. Отказать в поддержке. Он сделал это ради мира на своей земле. Ибо он ещё не готов. Время новой войны ещё не пришло.

Сделав глубокий вдох, я толкнула дверь и вошла в кабинет подполковника Строда. Комнату залили лучи яркого утреннего солнца, которые струились сквозь три больших окна. Свет больно ударил по глазам, которые сегодня оказались особенно чувствительны из-за напряжённого дежурства.

Не сразу, но я разглядела офицера, который стоял возле карты новой Европы, висевшей на стене рядом с одним из окон. При моём появлении он оглянулся и окинул меня взглядом.

– Вызывали, подполковник? – сухо уточнила я, чувствуя, как ком от напряжения подступил к горлу.

– Да, доктор Мессарош. Хочу услышать доклад про состояние комитаджа лично от вас.

Я едва сдержала выдох облегчения. Плохих вестей нет. Жаль, что только пока.

– К утру состояние пациента стабилизировалось. Инфекция пока не прогрессирует, продолжаем колоть антибиотики…

– Я хочу, чтобы вы лично взяли под контроль его выздоровление, – перебил Строд и сделал пару шагов, приближаясь ко мне.

– Я?!

Подполковник остановился напротив и сцепил руки за спиной. На его лысине играли солнечные зайчики, а яркий свет не скрывал морщин на помятом лице. Он, наверное, не спит с начала войны.

– Да, именно вы, Мессарош, – пояснял тем временем он. – Майор Флеген уверена в вас как в специалисте, а я уверен в вашем отце и брате.

Я заметно вздрогнула и с надеждой посмотрела на него. Он беспрепятственно прочитал мой немой вопрос:

– Нет, пока вестей нет. Но мы знали, что он будет возвращаться последним из группы. Ждём, Вивьен, ждём.

Я лишь благодарно кивнула в ответ.

– Этот пленник способен повлиять на исход не одной битвы. И то, что он здесь, – заслуга прежде всего старшего лейтенанта Мессароша.

Как же я надеюсь, что это заслуга, но не жертва! От напряжения я даже закусила губу.

– Майор Флеген доверила вам этого пациента. Не подведите её, Мессарош. Не подведите нас!

Выросшая в семье закалённого офицера, я давно поняла, что спорить с ними – себе во вред.

– Я сделаю всё, что в моих силах, подполковник Строд! – смиренно ответила я.

Сумбурный двухчасовой сон после ночного дежурства прервал тревожный сигнал – привезли раненых. Вскочив, я плеснула в лицо прохладной водой из-под крана в ординаторской и побежала на помощь.