«Меня пугали хулиганами…» Меня пугали хулиганами, антисемитами, чекистами, ворами, жуликами, пьяными, и даже силами нечистыми. А я – гулял. «Изрядно самогоном обожжённая…»
Изрядно самогоном обожжённая, и спиртом – я его не разбавляю, вся глотка у меня уже лужёная, но я её и дальше закаляю. «Я только сейчас, к исходу века…» Я только сейчас, к исходу века трезво начал думать головой: изо всех инстинктов человека всё же самый главный – пищевой. «Я рад был видеть: напрочь разные…» Я рад был видеть: напрочь разные умом, характером и опытом, евреи, праздник жизни празднуя, здесь на клочке собрались крохотном. «Не путай службу и служение…» Не путай службу и служение: служение – всегда вериги, а служба любит продвижение и пишет нравственные книги. «И я когда-то был учащимся…» И я когда-то был учащимся, как все ровесники мои, а нынче все мы тихо тащимся с телегой собственной семьи. «Есть за всё в этой жизни расплата…» Есть за всё в этой жизни расплата, вот кончается срок мой земной, над людьми я смеялся когда-то, нынче время шутить надо мной. «Сижу внутри квартиры у дверей…» Сижу внутри квартиры у дверей. В пивную в это время шёл я встарь. Но вирус там гуляет – как еврей, продавший прошлогодний календарь. «Восторженность ко мне приходит редко…» Восторженность ко мне приходит редко, и счастьем искажается лицо, я радуюсь восторгу, как наседка, благополучно снёсшая яйцо. «Увы, по мере пробуждения…» Увы, по мере пробуждения — а сны мне дарят утешение — во мне растёт предубеждение против земного мельтешения. «Какую-то крошку тащил муравей…» Какую-то крошку тащил муравей, и груз был тяжёл малышу; и стало смешно мне: я старый еврей, но тоже продукты ношу. «По возрасту давно бы мне пора…» По возрасту давно бы мне пора уже утихомириться, наверно, но жизни ежедневная игра по-прежнему влечёт меня безмерно. «Зря иные кипят в беспокойстве…» Зря иные кипят в беспокойстве, не желая понять соответственно: неисправности в нашем устройстве нарастают с годами естественно. «Уже я в жаркий перепляс…» Уже я в жаркий перепляс не кинусь в бурном хороводе: года своё берут у нас — дряхлеешь даже на свободе. «Нет, на Творца я не в обиде…» Нет, на Творца я не в обиде, что так судьбу мне предназначил: я столько всякого увидел, что жил бы хуже я иначе. «Время нынче катится безумное…» Время нынче катится безумное, сдвинулась какая-то основа, в наше благоденствие бездумное льются звуки хаоса земного. «На свете есть такое вещество…» На свете есть такое вещество — звучит оно ругательством в народе; я не люблю любое большинство: в нём это вещество бурлит и бродит. «Когда уйду я в царство теней…» Когда уйду я в царство теней, примусь, наверно, я роптать, что нет у теней сновидений, а мне их будет не хватать. «Ненужное милее мне, чем нужное…» Ненужное милее мне, чем нужное, притом руковожусь я вкусом личным; пристрастие моё, корысти чуждое, и сделало наш дом таким отличным. «Срок земной не знает замедления…» Срок земной не знает замедления, и замедлить старость нету средства; скоро я достигну просветления и впаду в задумчивое детство. «Всякое моё изображение…» Всякое моё изображение, как и лично я в оригинале, в женщинах будить воображение может, к сожалению, едва ли. «Бесчисленно обилие трактатов…»
Бесчисленно обилие трактатов о том, как мир улучшить и спасти, но столько же и пламенных плакатов, зовущих уничтожить и снести. «Охотно славу я воздам…» Охотно славу я воздам прогрессу женского создания: отзывчивость прекрасных дам растёт по мере увядания. |
