«С валютою не снятся мне мешки…» С валютою не снятся мне мешки, в достатке я живу, хоть не богато; оплот моей свободы – те стишки, которые в тюрьму свели когда-то. «При жизни в сумасшедшем доме…»
При жизни в сумасшедшем доме с его различными акцентами разумно всё на свете, кроме серьёзных споров с пациентами. «Пока тупая сила правит миром…» Пока тупая сила правит миром, и ложь весьма успешно служит ей, не надо ждать ни кацам, ни шапирам ни тихих лет, ни даже светлых дней. «Я часто про себя пишу неряшливо…» Я часто про себя пишу неряшливо и грустен, как весёлая вдова, мне жалко про себя, такого зряшного, отыскивать высокие слова. «Я раньше никогда бы не подумал…» Я раньше никогда бы не подумал, что всё так переменится на свете, и жизни обаятельного шума достаточно мне будет в интернете. «Учусь я у власти умению жить…» Учусь я у власти умению жить, завидны апломб и нахальство, талантом в чужие штаны наложить всегда отличалось начальство. «Сегодня говорю я, что всегда…» Сегодня говорю я, что всегда, когда уходят царственные лица: ещё один ушёл из-под суда, который непременно состоится. «Слова – сродни случайному лучу…» Слова – сродни случайному лучу — приходят без резонов никаких; стихи я не пишу, а бормочу, лишь после я записываю их. «Шёл двадцать первый век уже. Смеркалось…» Шёл двадцать первый век уже. Смеркалось. Такого я не знал ещё дотоле: весь день во мне угрюмо тлела жалость — подряд ко всем, кто ссучился в неволе. «В итоге благодарен я судьбе…» В итоге благодарен я судьбе — она меня пугала направлением, а я не упирался с ней в борьбе, но просто изменял её велениям. «Я жизнь мою не мыслю без того…» Я жизнь мою не мыслю без того, что дарит необъятную свободу — чтоб как бы я не делал ничего, но черпал из души живую воду. «Преступному весь век я предан зуду…» Преступному весь век я предан зуду, и в том давно пора признаться мне: я мысли крал. И впредь я красть их буду, и пусть потом в аду гореть в огне. «Я не храбрюсь, когда ругаюсь матом…» Я не храбрюсь, когда ругаюсь матом, но не боюсь ни бесов, ни скотов; готов я к пораженьям и утратам и к разочарованиям готов. «Мне не дано сердечный перестук…» Мне не дано сердечный перестук дарить стиху, лепя его истоки, и музыка свиданий и разлук не вложена в мои скупые строки. «Глухую подковёрную борьбу…» Глухую подковёрную борьбу мы вряд ли в состоянии представить, но проще херу вырасти на лбу, чем людям добровольно власть оставить. «В семье, далёкой от народа…» В семье, далёкой от народа родился, рос и думал я: семья, в которой нет урода, — неполноценная семья. «Мне утреннее тяжко пробуждение…» Мне утреннее тяжко пробуждение — из памяти теснятся ламентации, какое это было наслаждение — мне в молодости утром просыпаться. «Я нынче тихо бью баклуши…» Я нынче тихо бью баклуши, стишки пустячные пишу, и с удовольствием на уши любую вешаю лапшу. «Я не войду в число имён…» Я не войду в число имён людей, постигших мира сложность, но я достаточно умён, чтоб осознать мою ничтожность. «Наш мир в рассудке повреждён…» Наш мир в рассудке повреждён, во вред был вирус тихим людям; когда он будет побеждён, мы все уже иные будем. «Друзья уходят, множа некрологи…» Друзья уходят, множа некрологи про ум, великодушие и честь; слова про них возвышенно убоги — смеялись бы они, дай им прочесть. «Я век мой мирно доживал…» Я век мой мирно доживал, уже за то собой доволен, что не напрасно хлеб жевал и жаждой славы не был болен. «Житейской мудрости излишек…» Житейской мудрости излишек при богатейшем нюхом носе не избавляет нас от шишек, которые судьба приносит. |
