«Когда пришла любовная пора…» Когда пришла любовная пора, то можно трактовать её по-разному, любовь – это высокая игра, лишающая нас остатков разума. «Сумма знаний, дара и наития…»
Сумма знаний, дара и наития, если их союз угоден Богу, нам сулят великие открытия, но улучшить нас они не смогут. «Любил я в жизни первой половине…» Любил я в жизни первой половине сомнительных людей любое месиво; однако же, признаться, мне доныне об этом вспоминать легко и весело. «Ты напрасно тужишься, философ…» Ты напрасно тужишься, философ, чушь из головы не городи, лучше состругай из ветки посох и с сумой по миру походи. «Выслушивал я разные суждения…» Выслушивал я разные суждения, они бывали свежи и несвежи, и вскоре я дошёл до убеждения, что умные несут херню не реже. «Божью милость нынче трудновато…» Божью милость нынче трудновато выпросить молитвой и постом, вся планета движется куда-то, в то, что у кобылы под хвостом. «У времени мы не были в опале…» У времени мы не были в опале, хоть не возили нас автомобили, но дивные подружки с нами спали, и ветреные девки нас любили. «Слегка сегодня был я озадачен…» Слегка сегодня был я озадачен, заметив, что в житейской канители уже себе желаю не удачи, а здравого ума в ходячем теле. «Других таких не сыщешь наций…» Других таких не сыщешь наций, где б мы ни жили, всё похоже: еврей не хочет растворяться, а если хочет, то не может. «Отрадно в годы на закате…» Отрадно в годы на закате, когда почти закончен путь, вдруг ощутить, насколько кстати сейчас бы выпить что-нибудь. «Я к себе домой пускал не всякого…» Я к себе домой пускал не всякого, потому что гости – это честь; всех мы угощали одинаково: водка и закуски – всё, что есть. «Признаться в этой горести легко…» Признаться в этой горести легко: от музыки держусь я в стороне. От музыки живу я далеко. Но музыка звучит порой во мне. «Возможно, я избыточно серьёзен…» Возможно, я избыточно серьёзен, однако же, поклонник созидания, без веры в Бога стал религиозен, оглядывая чудо мироздания. «Уже такое всякое наверчено…» Уже такое всякое наверчено о вируса стремительной победе, что, если всё выслушивать доверчиво, то крыша обязательно поедет. «Творцом положена граница…» Творцом положена граница познания и тьмы, и света, но хомо сапиенс резвится, ничуть не думая про это. «Натешась вдосталь жизни пиром…» Натешась вдосталь жизни пиром, я повторяю вновь и снова: абсурд и хаос правят миром, два сына разума земного. «Её хоть невозможно изучить…» Её хоть невозможно изучить, но много в этом чуде интереса: никак нельзя случайность исключить из музыки научного прогресса. «В мире много разных философий…» В мире много разных философий, мир они толкуют очень бледно; я за чашкой утреннего кофе тоже философствую не бедно. «Смотрю вокруг я с детским любопытством…» Смотрю вокруг я с детским любопытством, давно я поступил в немые зрители, и мне скорей смешно, с каким бесстыдством наёбывают мир его властители. «На небе есть большой чертог…» На небе есть большой чертог, там бесы правят временем, порой туда заходит Бог и смотрит с одобрением. «Я не сатирик и не юморист…» Я не сатирик и не юморист, я тихий собиратель разной копоти, и прост я, как бумажный чистый лист, который заполняют чем ни попадя. «Давно горжусь, что мой народ…» Давно горжусь, что мой народ — весьма таинственное племя: он городил свой огород в любом краю в любое время. «О людях – человек я пожилой…» О людях – человек я пожилой — сужу по их невидимому качеству: у множества в системе корневой готовность есть и к рабству, и к палачеству. |
