— Это Вы верно подметили, — одобрительно кивнул он.

— Да и приняв согласие, нельзя упустить такую возможность, не правда ли, Розалинда?

Смолчав, она смирно опустила взгляд, истязая нижнюю, покрасневшую губу. Сколько же подозрений ощущала она, сколько непонятливых глаз, хищно уставившихся на нее, выжимали все ее соки? Все же, ответа не последовало. Сконфузившись, девочка не могла подобрать и слова, удрученная двумя противоречиями в голове, отчего хотелось ей забыться и исчезнуть вопреки этим двум сторонам, прогонявшим ее. Дарья ужасно пристально смотрела в ее лицо, не трогаясь с места. Стесненный в своей воле юноша стыдился и, боясь устыдить и Розалинду, отвел взгляд.

— Совсем скромная она у меня, — захохотала Дарья. — Что же вы уши греете? Отвести вас, что ли, куда-нибудь? Да и познакомитесь поближе; небось, имен даже друг друга не знаете.

Генри лишь кивнул на ее слова, провожая взглядом своего сына. Как бы не тянуло желание остаться на месте, Розалинда поднялась, поправляя подол платья. Вопреки упрекам, она все же получала лишь отрицание. И куда же пропала та милосердная, неповадная женщина, принявшая когда-то бедную сиротку в свои нежные руки? И пепла не осталось от нее. Сварливая, гордая дама переняла все заботы и, видимо, желает побыстрей от них избавиться. Дорога привела Розалинду на задний двор, а за ней, не издавая и звука, шел след в след Филген. На веранде было ясно. Вдалеке распевались птицы, ломая сухие ветви; солнце так ярко светило, что приходилось прятаться в тени. Что девчонка и сделала, укрывшись на скамейке, до какой не досягали ослепляющие лучики. Если бы не было паршивости, сжимающей ее души, то и небо стало бы ярче и красочней, и птицы запели бы свои серенады громче!

Филген уселся напротив нее неподвижно, не издавая ни слова, ни звука и не глядя ей в глаза. Мысль мелькнула у нее в голове. «Имею ли я право упоминать о женитьбе? Скорее, вины его нет… и я ошибалась? — спросила у себя Розалинда вскинув на него резкий взгляд. — Да ну. Может, он такой же, как и его папаша… Хотя по наружности и не скажешь: тихий, но что-то есть. Особенность. Точно. Вдруг он не тот, за кого себя выдает. Тогда дело приобретает другие краски… и нет у него вовсе никакого большого наследства. Что уж про наследство, когда и так все уже в его кармане».

Идя в уединенное место, Розалинда вовсе не воспылала каким-то намерением и даже нарочно не хотела разговаривать с ним о любви, что частенько встречается в романах. К тому же, он очень застенчив и, кажется, мнителен. С первого взгляда она заметила, что произвела на него особое впечатление, но совесть не позволяет ему высказаться и излить, что накипело. Однако, подозрительно и странно теперь, только что он уселся и посмотрел на нее оловянным взглядом; неизвестно почему, ей захотелось рассказать обо всем, в частности о своих переживаниях.

— Как давно Вы живете здесь? — приятный, медовый голосок вдруг зазвучал в полнейшей тишине.

Розалинда удивилась неожиданному вопросу от такого стеснительного человека, как Филген. Спрятав руки за стол, она тихо проговорила:

— Несколько лет, — кротко и отрывисто.

— А я только недавно с отцом перекочевал в Улэртон… хм, да… — смущенно сказал Филген, но вопреки страху, продолжил. — Я, честно говоря, многое о Вас слышал.

— И от кого же?

— От отца. А он узнавал от Вашей матери. Хоть я и не знал о браке, но предполагал, что у отца что-то есть на уме…

— И Вы рады? — спросила Розалинда, бессильно оперевшись рукой о стол.

— Не могу сказать. Не люблю неожиданности.

Разговор шел о всякой ерунде. Она и прежде не подумывала заводить серьезные темы, даже упоминать. Вдруг Филгена что-то зацепит и разорвет насквозь какое-либо слово. В жизни никогда не встречала человека она более застенчивого и сомнительного. Ребята из приюта резвые, да и в обиду свою потоптанную честь не дадут; и все же, Розалинда имела небольшие связи с людьми. Застенчив до глупости, до пугливости, и, конечно, сам понимает это, потому что вовсе не глуп. Всегда в таких до жалости закрытых людях загорается искра и не понятно, каким огнем она вспыхнет. По случайности или по стечению обстоятельств, Розалинда приметила все его неудачные попытки положить конец безудержному напряжению и заставила бедняжку разговориться при первой встрече. Иногда его брошенные слова, румянец на щеках и неожиданные вопросы вызывали в ней чувство умиления: и вправду, с первого взгляда он тихий и милый.

После ненавязчивого диалога она пребывала в страннейшем состоянии духа: разумеется, еще до всей этой путаницы она успела задать себе всегдашний вопрос: «Зачем я так настаиваю на разговоре, ведь старалась избегать этого?»

— Извиняюсь, если заставил Вас стыдиться себя и сомневаться. Давно ни с кем не общался, в лагере друзей не было. А тут я наедине разговариваю с юной госпожой, надо же, — он слегка улыбнулся.

— Да еще и будущей невестой… — продолжила Розалинда, усмехаясь от сказанных слов.

— И представить не мог. Знаете, это для меня честь.

— Кстати, почему Вы поинтересовались, как долго я живу здесь?

— Отец много всякой путаницы говорил. Я не мог разобраться, да и подумал, что Вы не местная.

— Однако же… Нет, это была ложь, — Розалинда медленно поднялась со скамейки. — Наверное, они закончили и скоро Вам нужно будет уезжать.

— Да, точно, — следом встал Филген, неловко подходя к ней. — Это сложно и, к тому же, сказать потом не посилюсь, — глубоко вздохнув, он посмотрел прямо ей в глаза. — Спасибо за время, проведенное с Вами. Признаться, я и не думал, что Вы захотите поговорить со мной хоть немного.

— Рада, что была Вам приятна.

— Пойдемте? — спросил он, переступая порог.

Пусть прошло и немного времени, однако тянулось оно нудно и бесконечно. Лишь вечером Генри Милд настоял на отъезде с пожеланиями о скорейшей встрече. Теперь утекает одиннадцатый час ночи. Сегодня был день нелепый, безобразный и потрепавший нервы. Розалинда сидит в своей комнате и припоминает, переворачивая все события наизнанку. После отъезда, когда на дом вновь нависло угнетение и пугающие спокойствие, Дарья заняла у нее несколько часов ожидаемой беседы. Похвалы и красноречия только и вылетали из ее уст. Иногда она расхохочется, показывая все свои зубы, но после по обыкновенному посмотрит нахально и молчаливо. По крайней мере, при своей дочери и сыновьях. Многого требует эта хитрая и подозрительная женщина, может быть, даже и не умна она вовсе. Насчет Генри Милда Розалинда не могла говорить однозначно; хоть она до сих пор и сомневается в этой семейке, но принадлежность их к порядочному обществу заметна и остро ощущается. Вот только, все теперь зависит от их состояния. Сможет ли он показать много денег? Скупость и расчетливость Дарьи всегда падки на щедрости, скрываясь тенью под забавным личиком и блестящими глазами. Однако, какая выгода Генри? Отдалить поскорее от себя сынка и дожить старческие годы одному-одиношенькому? Удивительно и смешно самой Розалинде, какие интриги накаляются вокруг нее. «О, как мне все это противно! — разрывала она все мысли в клочья от злости и не желания. — Я бы бросила все это и была бы рада! Но как я могу убежать? Куда мне? Никто не примет, да и кулон не работает… Шпионство, конечно, подлое дело, но если оно необходимо, то и выбора нет. Да и когда у меня был выбор?..»

Любопытен ей стал и этот мальчик, Филген. Интересно, сколько иногда чувств и переживаний может выразить взгляд стыдливого и целомудренного человека, когда этот человек ничего более не хочет, кроме как провалиться в землю без следа и духа, чем выразить все, что рвется наружу словом или поступком. Бабочка, пытающаяся выпутаться из паутины, отчаянно машет крыльями, надеясь, что вскоре окажется на свободе и станет ее частью, однако и мысли нет, что тем самым она лишь погружает себя в глубь сети на съедение хищника. Филген был подобием бабочки, рвущейся на свободу под порывом внутренних убеждений. Ослепленный сладостным предвкушением, он ищет лучик света в маленькой щели среди беспросветного мрака.