Афелиса кивнула, неслышно спускаясь по винтовой лестнице на самый первый этаж. В темнице был центральный проход, однако, в целях безопасности обоих, они прошмыгнули в коридор, ведущий к запасному выходу.

— Та дверь ужасно скрипит и сложно открывается, да еще и сборище рядом. Здесь я успел уже отпереть замок.

— Пойдем быстрее, слишком много болтаешь.

Элид потупился на миг, а после снова шагал за опередившей его Афелисой, придерживаясь рукой за стену.

— Ну, вот и все, — проговорила Афелиса, обернувшись, — мы добрались до выхода.

Из маленькой двери сквозило холодом. От иного шага низкий потолок дрожал и, казалось бы, мог развалиться в любое мгновение. Легкий трепет окутал сознание, предвкушая свободу в нескольких шагах от девушки. Затуманенный взор, словно прощальный на века, почувствовал на себе Элид, и губы его расплылись в облегченной улыбке. Тихий ветерок игрался с русыми ее волосами, а лунный свет, озаряющий путь в этот миг по-особенному ярко, нежно ложился на девичьи отчаянные черты. Замолчав на полуслове, Афелиса приблизилась к парнишке и высказала истинную благодарность на ласку его самолюбию. Все же, время поджимало. Распрощавшись, она переступила через порог, затворяя дверь, как вдруг донеслось до них эхо скорых шагов. Нервное подрагивание атаковало Элида, и, обернувшись на лестницу, он заметил Илекс, будто бы примёрзшую к перилам. Лица ее не было видно, но чувствовалось необычайное волнение, стоило ей оказаться замеченной. Девочка медленно шагала по ступеням, спрыгивая с последних двух.

— Все же, она уже ушла, — кроткий голосок ее звучал с сожалением.

— Да, ушла. Мы бы тоже могли.

— Пойдем! Непременно пойдем! — острый блеск отражался в глазах, а говор стал похож на невнятную скороговорку. — Быстрее, я… я не могу больше терпеть!

Не дождавшись ответа, она резко схватила мальчишку за руку, выводя на свет. Чуть было не застыв, он споткнулся, но все-таки силой Илекс удалось выволочить его наружу. Она горела в колющем нетерпении, содрогаясь от боли; хотела о чем-то рассказать, однако, завидев вдалеке темную фигуру Афелисы, вдруг побежала вдоль бетонной ограды. Порыв холодного ветра мазнул ее по лицу, растрепав темный платок, спускавшийся по тонкой шее. Светлые, словно белый снег, пряди волос обвивали потный лоб, закрывая слезящиеся глаза. Ночная прохлада и сырость пронизывали воздух, из-за деревьев и кустарников со стороны лесной опушки стали расползаться тени. Спотыкаясь об булыжники, Илекс вмиг вставала, догоняя беглянку.

— Афелиса! — кричала девчонка, чуть дыша.

Несколько метров разделяли их, а высокая темница становилась все неприметнее. Содрогнувшись от крика, Афелиса обернулась, и зрачки ее разом расширились, запечатлев невиданную картину. Уставшая, еле перебиравшая ноги Илекс, с гордой улыбкой подняла взгляд вверх, опершись руками о колени. Элид, все еще будто не понимавший её поведения, выступил вперед.

— Мы идем с тобой.

— Непременно идем, — провозгласила задыхавшаяся девчонка, неожиданно обернувшись в сторону убежища. — Скорее! Они идут.

И вправду, Афелисе показался некий блеск в окне и, тут же взяв Илекс под руку, они скрылись в лесной гуще. Только заостренный купол темницы переливался на свету, выглядывая из-под верхушек деревьев.

Внутри него разгорался настоящий хаос.

Завтрашний день — тот самый, в который должна была безвозвратно решиться судьба Авианы Хендерсон — был одним из знаменательнейших дней, тронувших до глубины души и потерянную в сомнениях Дарью Амеан. День неожиданностей, развязок и завязок пугающего начала новой истории и еще пущей путаницы. Как известно, в позднюю ночь на пороге дома появилась давняя знакомая матери Розалинды, содрогавшаяся от холода и имевшая весьма жалкий вид в те мгновения, когда глаза ее горели ярким пламенем сумасшествия. Дарья все же не спросила сразу о том горе, какое накрыло черной тканью Авиану, желая, чтобы приятельница сама обо всём ей поведала. Луна нескоро шла по ночному небу, озираясь по сторонам, словно насмехаясь над разбитыми надеждами и слепой верой маленькой женщины. После ванны ее без промедления уложили в постель. Дарья Амеан около часа не покидала гостевых покоев, лаская теплыми словами ранимое эго Авианы Хендерсон и заключая ее тело в нежные объятья. Служанки перешептывались, навострив уши, однако улавливали лишь невнятные отголоски фраз. Так прошло все время, и, как оказалось, из-за подгонявшего страха она не смогла выговорить ни слова о покинутом ею доме. Заикнувшись, впадала в безмолвную тоску, стыдливо прикрывая лицо руками. Горькие слезы стекали по скулам, спускаясь за воротник рубашки. Слышались только приглушенные всхлипы покрасневшей от смущения женщины, разлетавшиеся по всем стенам. Дарья не могла подобрать слов, страдая от крайней безысходности. И мысль — пусть и сомнительная, однако, самая здравая, что могла ее осенить — мигом взвилась вверх над всеми чувствами и проказами души. Авиана поглядела на нее, вставшую с кресла, но взгляд ее скрывала темнота, и, дожидаясь слов, она опустила ноги на пол, будто бы готова была последовать за Амеан. Крепко сжав белое покрывало, женщина скрежетала зубами, прибывая в нервном припадке. Дарья тяжело вздохнула, выражая всю тяжесть беды подруги, и монотонно промолвила.

— Я оставлю тебя… на время.

— Как… как оставишь? — голос прерывался на полуслове. — Не пойми меня неправильно. Я страдаю не по своей вине, пусть так и говорит моя семья. Да какая же они мне родная кровь после этого, а, голубушка? Спаси меня от сына моего, душегубца, иль погибнуть мне скоро суждено…

Опустив голову, она вновь заплакала, только проговаривая молитвы и изредка обращаясь к своему «спасению». Несколько минут пролетели, как один миг. Не успела Дарья опомниться, как, придя в осознание происходящего, увидала у ног своих миссис Хендерсон. Слезами она заливала ее ступни и, не смея поднять взгляд, приговаривая: «Окаянная я, грех бес наложил мне на душу! Окаянная душа!»

— Что же ты молчишь, голубушка моя? Неужели не поможешь мне?.. Я исполню все прихоти, только скажи же ты мне хоть слово!

Крик сорвался с ее дрожащих губ. Из унижающей свое достоинство мольбы, внутреннее самолюбие ее, пусть прескверное и очерненное, в возмущении взвыло на свет. Поднявшись с колен, женщина схватила Дарью за руки, как во время встречи, и замолкла в ожидании ответа.

— В чем тебе помочь? — спросила Дарья, всматриваясь в заплаканные ее глаза.

— Приюти меня у себя на время… на несколько дней, не помешаю.

— Что же случилось у вас там? Амери заявился?

Авиана кивнула в глубоком прискорбии.

— Что же? Чего ты ревешь, а, дурочка?

— Да как иначе, как не реветь? Тиранит сын, все силы из меня истрепал, — шептала женщина в желании прильнуть к груди подруги. — Надеялась, что ты приласкаешь, успокоишь… Эх, ты… Родная душа!

Дернувшись, Авиана вырвалась из объятий, складывая руки у груди. Вид ее с каждым словом становился мрачнее. Горе потрепало ее, сверкавшую красотой и воспламенявшуюся прекрасными чувствами, до горбатой старухи, мучившуюся от болезненной худобы. Пятна на щеках исчезли так же, как и всплеск горечи.

— Иди, если нужно…

— Знаешь, оставлять тебя на краю смерти непозволительно. Прошу, скажи, требовал ли он деньги? — спросила Дарья, наклонившись к ее лицу.

— Потребовал, так потребовал, но где их взять? Дом наш оклеветал, имя свое опозорил… На что он мне? — говорила Авиана, всхлипывая. — Еще не все известно, не известны его промыслы за границей! С отцом не общается, за святого его почитает, грешника-то! Да я сама не лучше, — воззрев на лицо Дарьи, она вновь преклонила голову, растирая слезы по щекам, — хоть в петлю полезай. Хорошо, что дитятко-то единственное! Не представляю, что стало бы со мной, будь их несколько!

Всю ночь Дарья преклонялась над миссис Хендерсон, да все без толку. Женщина, настолько отчаявшаяся в своих силах, не смогла более возвыситься над чувствами. Вскоре, к утру, выплакав все несчастье, она сначала хотела вскользь упомянуть и замять тему, но все же под давлением чувств рассказала о подробностях трагедии.