И только спустя час дверь ее комнаты затворилась. Сытный ужин не поднял настроения, а лишь подкормил его. Стрелка часов медленно гуляла по циферблату: уже как восьмой час пробил. Спать рано, да заняться нечем. Только носом и ударять в подушку от безделья. «Филген, должно быть, уже дома, — думала она, вдыхая аромат постельного белья. — Назад кучеру ехать в дождь, так еще и час. Возможно, остановится где-нибудь. Все может случиться, хоть шторм или ураган какой-нибудь. Больше часа дорога не занимает, и почему я еще сомневаюсь?»

Вдруг дверь ее тихо проскрипела и отворилась. Розалинда вздрогнула, приподнимаясь с кровати. Испуганные глаза ее вгляделись в мужчину в черном костюме. Она его видела, и, кажется, сегодня: «Камердинер!» — раздалось в воспоминаниях. По его предложениям Царю, девчонка поняла окончательно, что он отвечает головой и монетами в карманах за внешний вид Грифана. Заглянув в спальню и поразившись этим глубоким, раскрытым взглядом, он посторонился и безобидно сказал:

— Извиняюсь! Просто понимаете, взбрело в голову, что Вы прогуливаетесь где-нибудь… Да хоть по замку. Ну, что Вы… Примите извинения вдвойне, втройне! Втройне, милочка.

— Что Вам нужно? — с сомнением спросила она, свешивая ноги с кровати. — Зачем пришли?

— А Вам письмо из города пришло. Приказали отдать.

Тут же она вскочила, завидев в его руках белый конверт. С рельефным, красным сургучом — грозный, рычащий медведь, а позади — три полосы. Оказав поклон, мужчина ушел, так быстро, что она не успела прочитать имя отправителя. Большая, порывистая подпись — та самая, что была на визитке Амери! И его имя в правом верхнем углу. «Кому: Розалинде Амеан… — прочла она. — Я ожидала от него что-то более необычное. Хоть имя не исковеркал».

Хоть и неприятный осадок остался, но все же, любопытно было разбирать его каракули. Громадное письмо, некоторые строки зачеркнуты и сверху переписаны. «Кажется, пьяным писал…» Если бы другие дела занимали ее, то, несомненно, Розалинда отложила бы письмо, и вовсе позабыла о нем. Но теперь, когда все впитало в себя дух серости и хмурости, развеяться не помешало:

«Хах, необычно, согласитесь? А я все думал, думал, и, как говорится, вот, встречайте: придумал! Хотя я хотел с самого начала написать Вам… сомневался. Но, знайте, мне просто наскучила поездка, и по бугоркам, вприпрыжку, пишу Вам сие письмецо. Вот, как написал. Галантно, вкусно! Занимаю себя, да вокруг только деревья, поле и деревенька видна. Как сказал мой дружок-кучерок, это городок. Столица. Но в такой разрухе, что и не скажешь — будто постановка какая-то для театра. А кто знает, может и она! И не представляю, как потом буду отправлять Вам свои заметочки. Да… Я Вам и так наскучу. Если получите раньше того, как Филя уедет, то можете читать до отметины. Припрячьте как-нибудь, прикройте. Но, зная моральные его устои, то без сомнений, носик свой сувать не будет. И строчку эту вслух не читайте, дамочка! Заподозрит же, чертенок. Это я его ласково, на самом деле он совсем не прохвост. В шутку, несерьезно, как вам угодно. Наверное, вы все думаете о…, — зачеркнутая строка. Розалинда приглядывалась, но разобрать буквы все не смогла. Они поехали вниз, к самому краю. — Проклинаете меня, да? И я знаю, за что. Вы сейчас читаете (если, конечно, письмецо дошло до ваших ручек), что я такой разгильдяй, пьяница, наркоман и конченая мразь. Извиняюсь за такие выражения, но по-другому не могу. И да, обычно я не пишу черновики, так что получайте двойное извинение за ошибочки и за все зачеркнутое. Мысли на бумагу, так сказать. Ну ладно, может и вправду шутки с концами. Не пойдете ли…»

Письмо оборвалось. Бумажка оказалось маленькой, сложенной, но в конверте лежала еще одна такая же, только чуть поменьше писаниной. «И зачем это все писать? — тут же вопрос подчеркнул все прочитанное жирной линией. — Тут нет ничего важного. Но, вот уж кажется, что здесь, — она взяла в руку второе письмо, — что-то есть, если при Филгене читать нельзя. А он осторожен, хотя его грехи известны всем».

«!!!А ТУТ ЛИШЬ ВАШИМ ГЛАЗКАМ ДАНО ПРОЧИТАТЬ!!!(та самая отметина).

Все же удивляюсь самому себе! Достаточно бредово, так ведь? Достаточно глупо. Да и наплевать. Я, впрочем, к Вашему сведению, уговорил кучера остановиться за денежку. Остановились у почты. Сейчас, на коленке, пишу Вам снова. Из-за желания. И изложу все свои мотивы. Буду краток. Завтра намечается бал в доме Ларцерин. Хочу Вас пригласить, но с разрешением Вашим. Признаться, Вы самая приятная дама из всех знакомых. Если согласитесь, то вот мой адрес, куда присылать весточку: ул. Строкнес, д. — 23, Милонхеновый район. В Улэртон, конечно. До завтра!! Поторапливайтесь, милая. Я Вам и время напишу.

Что ж, всем сердцем надеюсь на Ваш ответ, дорогая!

А. Хендерсон».

Бал! Неужели тот, о котором твердил Филген? И Амери приглашает ее туда? Немыслимо! Волнение сковало горло. Розалинда положила листки на тумбу и, рухнув на кровать, протерла уставшие глаза. «Если Генри заставит его идти, то они встретятся. И не стоит соглашаться. Я думаю. Но… Будет ведь интересно побывать на балу? Хоть меня и никто не знает. Познакомлюсь! Вдруг отыщу тех, кто мне поможет!»

Эта мысль быстро расплылась под другой, более глобальной: выбор двух сторон. До того Филген ей вперился в душу, что обида душит, если она не сопроводит его, однако же, с Амери — идея сомнительная.

Именно завтра свершится бал, и эта ночь обещает обдать ее жаром: мучительным и сильным.

Тихие волны подгоняли корабль навстречу алому рассвету. Поднялся шум, возгласы, командования: два мальца почтенно кивнули своему наставнику и на веселый счет подняли огромный мешок. И сколько всяких разных мальчишеских макушек склонилось над грузом — не пересчитать! Лишь мантии моряков прошмыгивали среди них, летя к капитану. От штурвала Яромил не отходил, точно приковали пятки железными гвоздями к скрипящей доске. На длинный, смуглый нос спадала фуражка: брови хмурились, ноздри раздувались, в глазах блеснул раздражительный огонек. Левым кулаком он чесал виски, подправляя ее. Юбок на палубе блистало мало: сомнение яростно преграждало девушкам ступить на судно: «Уж как непрочен корабль!» Ветер колыхал их темные платки, бил по насупившимся лицам и холодно обволакивал слезящиеся глаза: тоска о юных своих моряках, обида и, наконец, день — перстень, вертящийся на пальце у госпожи Судьбы — все предвещало завес неожиданностей. Возгласы, затяжные песни доносились с бурлящего народом берега. Традиции приросли орденами к сердцам — непростительно и подло воспрепятствовать поучениям предков. Уж сказано боль песнями изгонять, так изгоняй! Облака смеялись, сияли над их платками, разделяясь на маленькие белоснежные пушинки. Солнце вело судно к островку, подбадривая и разливая на зажмурившиеся лица яркие лучики тепла. Когда лишь вершины гор виднелись из-за горизонта, шум медленно стихал, будто впадая в сон. Игривые волны разбивались о корпус, сверкая на поистине раскаленном шаре — редкостная жара в ветреные, холодные деньки. Одно оставалось неизменно: фальшборт и Афелиса, задумчиво опустившая голову к соленой воде. Вдруг расправились плечи, грудь вдохнула свежий воздух, очищая легкие от грязи, пальцы давили на затылок, разминая. Оглянувшись, она лишь ловила на себе большие глаза уставившихся колдунов, и, до того смущенные ответным взглядом, они поникли и отвернулись, неловко и приниженно. Кажется, все они побаивались ее. Впрочем, из-за предстоящей короны, и всем на палубе известно, как строг и невозмутим нрав правителей, взошедших на разрушенный трон. А если заподозрят что-то странное? Меч пронзит исказившееся от пытки лицо. «А вдруг мой род посчитают кланом предателей?» Петля впериться в побледневшую шею, и последний, тяжелый вздох выдавиться из сжатого горла. Все страхи воплотятся — вот, что укоренилось в их умах.

Петляя среди мачт, Элид, держащий в двух руках маленькие мешки, метался из угла в угол, да только и стукался лбами и посыпал бранью мальчишку, непонятливо хлопающего ресницами. И вот, большая спина преградила проход. Мужик, застывший перед товарищем, что-то пробубнил и обернулся на голос: