— Ты хотела встретиться с…, - медленно говорил Филген, раздумывая, стоит ли сейчас напоминать, — с Афелисой. Ты знаешь, где она живет?

— Нет! Не знаю! — воскликнула она, откидывая в сторону палку и размывая ногами линии, — мне бы узнать, как здесь ужиться. Нужно работать! Мы не проживем на те деньги, которые есть у нас. Я завтра, как вернусь с кладбища, пойду куда-нибудь… да хоть прачкой! Уже все равно. Да и неизвестно, какая тут плата, а спрашивать у соседей как-то не хочется. Я пойду одна, — твердо заключила Розалинда, не сводя с него глаз, — ничего не случится. Мать не знает тебя, а меня знает. Я уверена. Хотя… у меня уже давно другое имя, другая личность…. Сложно.

Она вздохнула и вздрогнула, прижавшись грудью к коленям. Филген удивленно глядел на нее, прикоснулся к спине: Розалинда, не шевелясь, тяжело дышала, отвернувшись от него. Беззастенчивого, проницательного и даже надменного взгляда не было — упоминание о главном ее деле знатно отыгралось в мыслях. Он чувствовал это, и все еще сомневался: порой Розалинда избегала ласк, как смертельной опасности, а иногда сама просилась, как кошка. Непредсказуемо это появлялось в совершенно разных ситуациях. Вдруг повернулась; опять эта невыносимая улыбка, блуждающая на ее губах — и не понять, чтобы она значила. Лукавство? Но разве это уместно?

— Другая личность? Имя? — как можно тише спросил Филген, убирая руку.

— Да. Именно. Я другой человек, и связанна с Лили только воспоминаниями. А она умерла. Умерла в тот же день, как и ее мать. Не предавала ее, хоть и была напугана. Поначалу мне было ее жаль. Но нужно ли жалеть покойников? Разлагавшиеся тела без души и разума? Понимая, что это бесполезно, стала жалеть живых. Но это оказалось плохой игрой.

Он смотрел с тем же недоумением, но теперь различал в ее глазах еще и страх: бедный ребенок, потерпевший смерть. Этот его взгляд, исполненный сомнениями, вывел ее на откровения. «Хуже уже не будет», — и после этого она выболтала то, как проходил ее год отчаяния. Ничего не происходило во время ее рассказа — Филген, как и всегда, сидел и боялся пошевелиться. Слушал с сочувствием, приободрял, но все эти слова уже потеряли для нее ценность — зачем человеку выслушивать сожаления о том, что уже давно прошло? Потому ей захотелось узнать больше о нем. Буквально все, на что он был способен рассказать.

— А ты как проводил те годы?

— Я? Как я? — он всполохнулся и, прокашлявшись, сказал: — как и все остальные из светских семей. Отец не впускал меня даже во двор, и я интересовался всем, что я возьму в руки. Он чувствовал опасность. И я верил ему. Верил, что влияние магов на нас слишком велико и вскоре подействует, как наркотик. Да, это глупо, — он неловко улыбнулся, — но тогда об этом все говорили. Даже как-то стыдно говорить об этом…

Розалинде нечего было ответить — впрочем, она слышала об этом, и до сих пор думала, что Филген ей не вполне доверяет. По природе своей, он неразговорчив: неужели настолько уж у него жизнь скучна, что нечего сказать? Из стороны послышались шаги: ворота приоткрылись, и из них выскользнул мужчина и нетвердым шагом поплелся к зданию. Голова его была опущена, тело расслабленно. Он бы их и не заметил, если бы не случайный треск — под подошвой Розалинды сломалась ветвь. Незваный, робеющий незнакомец остановился, и обомлел при виде двух темных, наклоненных фигур у самых ворот. Пройдя мимо бордюра, он пошел по прямой, как бы невзначай глядя на них. Молчаливый и таинственный, мужчина не проглядывался на фоне дома, залитого уходящим закатом. Филген колебался и нутром ощущал предупреждение: уж не сторож ли? Вдруг они нарушили график? Запах ели, шум из окон, неяркий свет, ожидание. Настойчивое молчание.

Мужчина остановился, и, снимая шляпу, вдруг поклонился. Розалинда примкнула спиной к скамейке, напряглась: «кто это? Сосед? Дружелюбный, видимо…». Взгляд ее ухватил мелькнувший силуэт в окне. И еще одно она успела заметить — люди любопытствуют, не стесняясь. «Ширан? — подумала уж было Розалинда, но сразу избавилась от этой мысли, — наши окна в другой стороне…».

— Доброго вам вечера, молодые люди! — незнакомец подошел ближе, — а что это, не загоняют еще стадо?

Они сначала не поняли, о каком стаде он имеет в виду. Выглядел мужчина, как выходец из сумасшедшего дома, к которому никто не прислушивается, а ему и в радость. Он уж было махнул рукой, как Филген, чувствуя на себе всю неловкость, сказал ему:

— Здравствуйте. Нет. Мы и сами не знаем, до какого часу можно выходить во двор.

— Впрямь не знаете? — с хрипотой спросил он, проворачивая к руке шляпу, — а что, значит, ничего нет тут? — подойдя совсем уж близко, мужчина заговорил тише, — что, можно проходить и не волноваться? Странный порядок.

— А вы отсюда? — Розалинда взглянула его в лицо, прищурилась.

— Да. И как-то заблуждал… ну, вы понимаете, — он пожал плечами, — все-то смех, да грех им скоро будет. В городе спокойно, тихо… вот, куда надо. И вправду говорили, рай здесь. Встретил там женщину, а она мне газетки дала, вот, — незнакомец перебирал их, нахмурившись, — старые уже, ну, и пусть. А мне-то зачем столько много? Возьмите, приезжие, а я потом, сейчас не дело это все разглядывать.

Он протянул им две газеты. Филген взял их и отблагодарил. мужчину Свет не достигал его лица вполне, потому и фигура эта стала для них загадочным утешением. Пусть и вышли газеты давно, но Розалинда хотела знать все о Гроунстене и найти хотя бы намек на то, где бы могла быть Афелиса. Незнакомец, прихрамывая, пошел к входной двери. Розалинда потупилась и, как почудилось Филгену, в неком замешательстве, явно не подозревая, до какой степени можно быть откровенным, поднялась со скамьи.

— Прочтем дома, — сказала она, угрюмо поднимая глаза, — я уже зацепилась за несколько статьей.

***

Газеты и вправду были потрепанными и пожелтевшими. Ширан уже спала, когда они пришли, или притворялась, как думала Розалинда. Спрятав ладони под голову, она поджала ноги, и все казалось — тотчас же усмехнется или прищуриться. Этого не произошло. Садясь за стол, она отдала Филгену одну из газет и принялась читать: возведение моста, постройка новых улиц, снабжение водой, закрытие лавок и прочее — правда, все это не увлекло ее так сильно, как статья о принятии просьб.

Была она совсем небольшая, но и этих слов хватило, чтобы удостовериться, что все переменялось:

15 июля вступили в рассмотрение власти просьб горожан о совершенствовании жилищных условий и об улучшении работы стражей порядка. За три дня в замок поступили около ста писем, и все до единого, как сообщает правительство, были обдуманны лично ее Величеством Афелисой Диамет. На этап рассмотрения пришла лишь половина верно заполненных просьб. Вскоре ожидается подписание закона о:

— Запрете насильственных действий в учебных заведениях.

— Отмена срочных призывов всех лиц, независимо от пола, работы в шахтах. Так же в это входит в избавление от нежелательного труда — слуги вправе поддаться на более высокую должность.

— Каждый будет в праве на свободу любого творчества, преподавания.

— Запрете домашнего насилия. Преступление карается смертной казнью.

Это все, что стало известно спустя три дня. Как сообщается — многие просьбы несли одинаковый характер, что позволило Думе определить, в чем важнее всего нуждается государство.

За развитием внесения законов читайте в газете «Правда вслепую».

«Афелиса…Диамет, — не веря, проговорила про себя Розалинда, закрывая глаза, — она что, успела захватить трон? Но…как? Это не может быть возможным. Она ничего не говорила, она никому не была известна! Или, или нет. Я о ней плохо знаю. Безумие. Мне не показалось? А то все думаю о ней, наверное, уже иллюзия…». Но, даже пройдясь еще раз по строкам, вглядываясь в печать, Розалинда видела одно и то же — ее Величество Афелиса Диамет. Филген, перелистывая на другой лист, поднял взгляд и спросил:

— Ты что-то нашла? У меня только статьи про внешнюю политику…

— Я… да, кажется, — она медленно встала, и, в один миг рухнула на кровать, зарываясь носом в подушку. Ей хотелось кричать, — прочитай, прошу, прочитай. А то мне уже… ох, нет. Это я себя обманываю.