Хазары были всегда союзниками ромеев, как угры – руссов. Про Святослава же говорили разное – например, что этот мальчишка воспитывался варягами и, конечно, будет от них зависеть до конца жизни. Однако, в первой битве с каганом, которая состоялась под стенами Итиля, Святослав выставил против семидесяти тысяч хазарской конницы сорок тысяч любимых своих варягов. Большая часть их была убита на месте. Но и ряды хазар поредели сильно. Молодой князь, не дав им опомниться, с двух сторон обрушился на них конницей. Через час хазарская армия полегла. Каган едва спасся. Итиль был взят и разрушен до основания. Та же участь вскоре постигла и Семендер.

С помощью Никифора Фоки каган собрал ещё одно войско, под сто тысяч. Его основой был конный ромейский корпус. Все свои силы хазарский царь подтянул к Саркелу – крепости на Дону, которая даже превосходила и Семендер, и Итиль высотою стен. Около неё и договорились устроить битву.

Она произошла ночью, в ливень, при свете молний. В первом же столкновении Святослав пробился к кагану, который славился своей силой, схватился с ним и снёс ему голову. Это решило исход сражения. Саркил пал. Хазария перестала существовать. Руссы взяли около двадцати тысяч пленных. Сто кораблей, нагруженных золотом и другой богатой добычей, отплыли в Киев. Сотни бывших вассалов хазарского государя признали двадцатилетнего Святослава своим властителем.

С Дона князь повёл все свои войска в Готские Климаты, к берегам Сурожа. Близ пролива между двумя морями он разбил стан, сказав, что здесь будет город. А на вопрос, как будет именоваться город, ответил: Тмутаракань. Все пришли в восторг, и начался пир, который продлился полтора месяца. На поклон к Святославу сразу сбежались все местные царьки. Он им объявил о своём желании взять в ближайшее время и Херсонес, и Константинополь. Эти его слова, услышанные ещё и купцами, быстрее ветра достигли границ Империи. Херсонес мигом обезлюдел, как и вся Таврика. Её жители устремились в Константинополь, искать спасения за его колоссальными стенами и щитами ромейских войск. Щиты эти не были очень уж многочисленны – василевс испытывал трудности на сирийском фронте. О войне с руссами даже речи быть не могло. Никифор Второй отправил к князю послов. Князь спросил у них, привезли ли они ключи от Константинополя, и, узнав, что не привезли, прогнал их пинками.

Никогда прежде тень краха не вырастала перед Империей столь стремительно и внезапно. Константинополь, в который начали стягиваться войска со всех рубежей, охватила паника.

Святослав, тем временем, веселился. Однажды к нему на пир пришёл странный молодой человек благородной внешности, но одетый простым бродягой. Его позвали за стол, и мгновенно стал он душой компании, совершенно очаровав князя Святослава и его воинов. Те из них, кому доводилось шляться по Таврике, его знали. Также он был известен в Готских Климатах, как лучший друг всех мошенников. Утром он научил Святослава курить гашиш. Это дело князю пришлось по вкусу. Так познакомились Иоанн Калокир – сын градоначальника Херсонеса, и Святослав. Целую неделю они пьянствовали вместе, после чего Святослав заявил дружине, что нечего больше делать в этих краях, пора возвращаться в Киев. Воины тут же стали седлать коней. Таким образом в 964 году Калокир обратил на себя внимание Льва Мелентия и, конечно же, всей Европы. Сразу после успешных переговоров он отбыл в Таврику. Святослав ускакал на Русь, оставив в Тмутаракани три сотни воинов. Вся Империя огласилась радостным колокольным звоном. Война с султаном сейчас же возобновилась. О Калокире немножко поговорили и позабыли.

После четырёх лет войны карманы большинства подданных василевса были обчищены, можно сказать, до дна. Торговля с ремёслами перестали приносить прибыль. Выгодным оставалось только одно ремесло, пока что не облагаемое налогами – воровство. К 965 году воров на столичных рынках стало уже не меньше, чем в государственных учреждениях. Константинополь наполнился также нищими. Они были самыми яростными критиками царя. Посоревноваться с ними в этом занятии могла разве что Феофано. Впрочем, она упражнялась в ругани не на улицах, а в Сенате, куда являлась обыкновенно вместе с Рагнаром. Парламентарии, не решавшиеся оспаривать ни один указ Никифора Фоки, сопровождали овацией почти каждое слово его жены, которая называла эти указы бредом, позором и сволочизмом. Она вдруг стала любить народ не менее пламенно, чем Рагнара. Народ платил ей взаимностью.

Конец года принёс ещё одну большую напасть. Западная область Империи, Фракия, стала подвергаться набегам угров. Было понятно, что эти варвары и враги христиан свободно проходят через Болгарию, отделяемую от Фракии лишь Балканским горным хребтом. Между тем, Болгария получала дань от Константинополя. Более того, болгарский царь Пётр был женат на тётке покойного василевса, Романа Багрянородного. Нынешний василевс выразил Петру своё возмущение в связи с тем, что тот позволяет уграм причинять зло Империи. Но болгарский царь знал, что угры – лучшие друзья Святослава, и обнажить оружие против них – это то же самое, что вступить в войну с самим князем руссов. Но и с Империей враждовать ему не хотелось. Он ограничился тем, что попросил угров больше не появляться в его владениях. Угрские князья отнеслись с почтением к этой просьбе и повернули морды своих коней в сторону германцев. Но император последних, Оттон, был воином. Встретив угров на Лехском поле, под Аусбургом, он их изрядно поколотил. После этого причитания и мольбы болгарского царя уже не могли остановить угров. Фракия вновь подверглась их нападениям. Никифор Фока грозил, Святослав молчал. Как раз в эти дни супруга Петра, Мария, вдруг умерла, и некому стало обуздывать многочисленных родственников царя, которые не стеснялись клянчить у Святослава деньги и, соответственно, знали, что их задача – требовать от Петра полного разрыва отношений с Константинополем, чтобы киевский князь был ими доволен. Царь уж готов был пойти на это, но Святослав вдруг сам всё испортил. Он объявил, что ежели Пётр будет и впредь якшаться с ромеями, то ему, Святославу, уж не останется ничего другого, кроме как посадить на болгарский трон более разумного человека. Это был гром средь ясного неба. Услышав такое из уст посланника, даже братья Петра решительно посоветовали ему не забывать о том, что он – царь, а не один из конюхов Святослава. Выбор был сделан. Но отношения Петра и Никифора не наладились, потому что угры не унимались. Так вот Болгария оказалась меж двух огней. В апреле 966 года Пётр предпринял весьма оригинальную попытку восстановить мир с Империей. Он отправил в Константинополь послов за очередной данью. Послы были с позором изгнаны в день прибытия.

Поздним вечером Льву Мелентию сообщили о том, что Никифор Фока желает с ним говорить.

– Очень хорошо, – сказал логофет, – впрочем, вероятно, будут вновь просьбы угомонить царицу. Лучше бы ему обратиться с этим к Рагнару, а не ко мне!

Тем не менее, логофет отправился вслед за посланным в дальний путь почти через весь дворец. Перед дверью царского кабинета, что примыкал к Золотой Палате, стояли шесть экскувиторов. Трижды стукнув согнутым пальцем в звонкую облицовку двери под аркой глубокой ниши, служитель провозгласил:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

– Аминь, – раздался за дверью угрюмый бас. Логофет вошёл.

В узкие оконца просачивался шум моря и ветерок. Горели лишь три свечи, потому магистр не сразу понял, что возвышавшаяся над креслом тёмная глыба – это и есть василевс. Тот сохранял полную неподвижность, сложив могучие руки на животе и глядя в окно. Логофет с поклоном приблизился. Царь велел ему сесть. Магистр сел за стол. Когда василевс принимал его одного, они так всегда и располагались: первый – в одном из кресел для посетителей, а второй – за столом хозяина кабинета. Это настраивало беседу на более доверительный лад.

– Ну, что ты обо всём этом думаешь? – прозвучал обычный вопрос.

– О чём именно?

– Я имею в виду мисян.

Ромеи мисянами называли болгар, Болгарию – Мисией. Лев Мелентий изобразил на своём лице великое изумление, позабыв, что это – напрасный труд из-за темноты.