– Так мы около Днепра? – спросил Иоанн.

– В четырёх верстах, – ответил Всеслав, – я просто не захотел впотьмах плутать по Лиману. Войдём уж завтра.

– А сколько вёрст по Днепру до Киева?

– Где-то тысяча с лишним вёрст.

Опорожнив ковш, Настася начала петь. Все двести дружинников сразу смолкли. Юная плесковянка пела с каким-то особенным упоением, лучезарно глядя на Калокира. А тот смотрел, как прямо к его ногам подползают с шорохом из тумана низкие волны. Исполнив несколько песен, Настася смочила горло вином, а потом сказала, что хочет спать. Хват расстелил около костра плащ. Девушка свернулась на нём и сразу уснула. В течение следующего часа вино свалило всех остальных, кроме трёх дозорных и Иоанна. Воины спали, не выпуская из рук оружия. Степь, раскинувшаяся под звёздами от морских берегов до Русской земли, которую озаряла самая яркая из всех звёзд – Полночная, научила их осторожности.

Вскрыв конверт, Калокир подбросил в костёр сосновой коры и веток. К небу взметнулись искры. Письмо было написано на хорошей белой бумаге, арабской вязью. Вот что прочёл его адресат:

«Иоанн! Теперь, когда между нами – море, я, наконец, могу признаться тебе в любви. Меньшего расстояния моя гордость не допустила бы. К счастью для неё, мы с тобой никогда более не увидимся. И тебе, и мне суждено в скором времени умереть. Враги наши чересчур сильны и коварны. Одного из них ты встретишь уже в степи. Я тебя люблю. Прощай. Фея.»

– Весьма неуклюжий ход, – вслух проговорил Калокир, бросая конверт и письмо в огонь, – впрочем, ни к чему не обязывающий – как сумел бы я доказать, что это она писала? Намёк, конечно, на мусульман. Она, сука, сильно боится их! И я тоже.

С такими мыслями молодой патрикий лёг на песок и уснул.

В путь двинулись чуть свет. И уже через два часа вошли, наконец, в лиман великой степной реки. Ярко-синий Днепр, не пожелав единым потоком вливаться в Понт, разбежался в дебрях осоки и камыша десятками русел, соединённых тысячами проток с песчаными берегами. Одна из них, шириною саженей в пять, и одно из русел, раз в десять шире её, сливались посреди дельты в дивное озеро с островами. В него втекали ещё четыре протоки. Ладьи Всеслава, проплыв по этому озеру, завернули в одну из них и часа два-три петляли по ней среди островов, разделявших тихие воды. Один из них, затерянный в глубине Лимана, как игла в стоге, был для славян священным. На нём рос дуб, у корневищ коего лежал плоский камень. Никто не знал, откуда, когда и как возник он на острове. Четверо сильных мужчин не сумели бы его сдвинуть с места. Это был жертвенник. Рядом с ним уж не первый век тлели кости зарезанных и сожжённых на нём животных.

Всеслав и его попутчики высадились на остров. Он был покрыт травой, которая ростом не уступала Всеславу. К поляне с дубом вела тропинка – такая узкая, что по ней нужно было идти гуськом. Наконец, все вышли на поляну. Дуб был высок, раскидист. Шелестом его листьев, считали руссы, боги выражают волю свою. Понимать её могли лишь волхвы, которых Всеслав никогда с собою не брал, считая их лжецами и дармоедами. Но богов, тем не менее, купец чтил. Он решил отдать им барана, купленного за день до отъезда в Константинополе. Были приобретены два барана, но участь первого, как известно, решилась минувшей ночью.

Дружинники положили на камень четыре вязанки хвороста, а на них – связанного барана. Он слабо блеял.

– Перун, окажи нам помощь! – воззвал Всеслав, подойдя к барану с ножом. Дуб зашелестел, как всем показалось, вполне себе дружелюбно. Тогда Всеслав перерезал горло барану. Обильно хлынула кровь. Когда она вытекла, два дружинника с двух сторон подпалили хворост, и от барана вскоре остались одни лишь кости. Пока огонь пожирал его, руссы пели какой-то славянский гимн. Затем путешественники вновь сели в ладьи, чтобы перебраться на другой остров.

Этот другой был длиною почти с версту, шириною же не превосходил кое-где десяти шагов. Его окружали заводи, сплошь заросшие тростником. Лучники набили в них много уток. Настася зажарила одну из них Иоанну так, что тот даже и не заметил, как съел её. Грянул пир. Он не стих и ночью. Напились жутко. Даже Всеслав пару раз упал, пойдя проверять дозоры. К утру вино, взятое в Константинополе, вышло всё, и волей-неволей пришлось возобновить путь. Калокир был этому страшно рад. Он уже не мог больше пить и слушать Настасю, которая приставала к нему с упрёками в эгоизме и равнодушии.

Во второй половине дня пять кораблей вышли из камышей Лимана в синий простор Днепра. С обеих сторон от него простиралась степь, правый край которой примыкал к Волге, левый – к горам Карпатским. Теперь путь лежал на север. Там была Русь. Калокир, стоя на носу корабля, смотрел в равнинную даль. Что ждёт его там, за линией горизонта? Какие неведомые опасности, поражения и победы? Днепр был очень быстр, однако гребцы без труда справлялись с его течением. За второй излучиной, на холме восточного берега, показался маленький городок. Чуть ниже его, посреди Днепра, виднелся песчаный остров. Крошечный город был обнесён каменной стеной с четырьмя высокими башнями. Рядом с ним в степи пасся табун коней. От ворот тянулась дорога к пристани над Днепром. Сколочена пристань была из брёвен. Четыре девки, стоя на самом краю её, полоскали в реке одежду, а полтора десятка мужчин вытаскивали из лодок корзины с рыбой.

– Чья эта крепость? – спросил Калокир у Всеслава.

– Княжеская. В ней главный – варяг Улеба. Я оставляю ему коней. Сейчас мы их заберём.

Заметив корабли, девушки собрали бельё и почти бегом устремились к городу. Рыбаки взглянули из-под ладоней, и, распознав, чьи суда идут, спокойно вернулись к своему делу. Из ворот крепости вскоре вышли десятков пять рослых воинов без доспехов, но при мечах. Впереди шагал невысокий, но очень крепкий на вид варяг с длинными усами, одетый весьма богато. На поясе у него висела большая сабля. Тем временем, рыбаки потащили корзины в город, а корабли Всеслава подошли к пристани и легонько ударились о её сосновые брёвна. С каждого сбросили по два якоря. Всеслав, Хват и ещё шесть воинов спрыгнули на причал, к которому подошли защитники крепости. Длинноусый варяг протянул купцу могучую руку.

– Привет, Всеслав, – произнёс он басом.

– Здравствуй, Улеба, – сказал торговец, стиснув ему ладонь с куда большей силой, чем стискивал, например, ладонь Калокира, – как у тебя дела?

– Какие тут могут быть дела?

Дав такой ответ, варяг пожал руки всем остальным, сошедшим на пристань. Те обнялись с большей частью тех, кто вышел из городка.

– Что, ханы воюют? – спросил Всеслав.

– Точного ответа тебе не дам, – качнул головой Улеба, – но дам совет. Отправь верхового в Киев. Пусть вышлют тебе навстречу сотни две-три бойцов.

Калокир, услышав эти слова, подумал: «Я прав был – весть обо мне летит по степи с быстротою ветра. Надеюсь, что Святослав воспримет дело всерьёз!»

– Лошадки твои все целы, – сказал Улеба Всеславу.

– Не растолстели?

Варяг гордо усмехнулся.

– Какое там! Я на них пахал.

– А сеял крапиву, что ли? Только она и растёт на твоих полях! Продай мне вина.

– Хорошо, продам. Но только две бочки. О большем и не проси.

Воины Всеслава, услыхав это, подняли крик возмущения.

– Друзья, я вам не советую пить в степи, – сурово взглянул на них вислоусый градоначальник, – иначе степь вашу кровь всю выпьет!

– Четыре бочки продай, – предложил Всеслав, – плачу по два золотых.

– За каждую?

– Да. И решай скорее, пока я не передумал. Греческого вина-то у тебя нет, болгарского – тоже. Есть лишь моравское. Оно – дрянь.

– Как знаешь, Всеслав, как знаешь! Но я вас предупредил.

К берегу подвели два десятка взнузданных и осёдланных лошадей. Это были добрые кони. Воины, выбранные купцом, вскочили на них, чтобы сопровождать ладьи вдоль двух берегов. А потом из крепости прикатили четыре большие бочки с вином. Поднять их на корабли оказалось нелёгким делом. Когда оно было кончено, Хват подал Всеславу мешочек с золотом. Рассчитавшись с грозным Улебой, купец опять пожал ему руку.