Я вспомнила про Свиридова-Броше и спросила про него Костю.

– Хорошо, что напомнила. Сейчас Моисеичу позвоню.

Александр Моисеевич ответил, что все координаты Свиридова-Броше передал в правоохранительные органы, сам попробовал с ним связаться, но связи нет. Трудно сказать, где он сейчас находится. Письмо по электронной почте получить должен. Телефон выключен, может, потому что на переговорах или на каком-нибудь просмотре, хотя раньше такого вроде не случалось. Также Александр Моисеевич сказал, что Свиридов‐Броше никогда не задавал ему никаких подозрительных вопросов про Костю и тем более про его квартиру. Александр Моисеевич сразу бы сделал стойку.

– Вспомни: он ходил на наши концерты, стоял за кулисами. Я помню радость на его наглой французской морде! Восторг, экстаз. Он рядом с вами, он об этом мечтал, а не о балете и классической опере, которыми вынужден заниматься.

– У меня было такое впечатление, что ему на самом деле хорошо рядом с нами, – сказал Костя. Телефон был включен на громкую связь, и я слышала весь разговор.

– Одно другому не мешает, – заметил Александр Моисеевич. – Вы сейчас куда направляетесь?

Мы ехали в больницу забирать Полину Петровну. Должен был подъехать и Родион. Мы не знали, сможет ли она дойти до машины, а потом от машины до моей квартиры.

Но она смогла. Только ее надо было поддерживать, потому что, по ее словам, она еще не научилась удерживать равновесие с одной рукой.

Из дневника Елизаветы Алексеевны, 1820 год

– Вы не были женаты с моим братом? – уточнила я у Анны Николаевны.

– Нет. Но император дал разрешение узаконить сына Алексея Алексеевича по его ходатайству. Вы же видите, что написано в выписи.

– Вы продолжали встречаться?

– Какое-то время продолжали. Пока он не узнал, что болен. Но было уже поздно. Он успел меня заразить. Хотя у меня болезнь развивается медленнее, чем у Алексея Алексеевича. Я приезжала к нему, пока он присылал за мной экипаж. Мы только разговаривали. Как и вы, Елизавета Алексеевна. А потом, как я понимаю, он лишился рассудка. Меня перестал пускать дядька Степан. Сказал, чтобы я больше не приезжала.

– Может, он хотел уберечь вас от этого зрелища…

– Но что делать с ребенком?! – истерично воскликнула Анна Николаевна.

– Неужели мой брат не оставил никаких распоряжений?! Этого не может быть. Если он признал ребенка, если подавал ходатайство императору… Это вообще на него не похоже! Он не мог не позаботиться о нем и о вас!

– Вы помните другого Алексея, – печально произнесла мать единственного ребенка моего старшего брата. – В последние разы, когда я с ним разговаривала, он уже был… не таким. Неужели вы этого не замечали?!

– Вы правы, – произнес Забелин, который до этого времени молчал. – Он стал другим не только внешне.

Я открыла рот, собираясь возразить, потом поняла, что они оба правы. Но Алексей не мог не позаботиться о ребенке раньше! Или он считал, что у него еще много времени? Может, все в завещании. А он успел его составить? Нам со Степушкой он отписал квартиру и имение в дар при жизни – то есть пока не лишился рассудка. И ведь эта квартира принадлежит Анне Николаевне!

– Что вы хотите, Анна Николаевна? – спросил мой муж.

– Я думаю только о ребенке. Мои дни сочтены… А судя по состоянию Алексея Алексеевича, наверное, я вскоре…

Она расплакалась.

Мы с Забелиным молчали. Слова утешения тут не помогут. А бросаться обнимать… Не только потому, что она заражена сифилисом, а потому, что она для нас – незнакомый, чужой человек. Я не хотела бы, чтобы меня в такой ситуации обнимала сестра Толстовцевых. Хотя у них нет сестры. Или сестра Никитина, хотя у него тоже нет сестры, если только среди крепостных девок.

Анна Николаевна быстро взяла себя в руки и посмотрела на меня.

– Я именно поэтому хотела вас найти, Елизавета Алексеевна. Мой Васенька – ваш родной племянник. Я только прошу вас взять и Арину, – она кивнула в сторону кухни. – Васенька вырос с ней. Она одна с ним гуляет в последнее время, я же не выхожу. Ему будет сложно в незнакомом доме, пусть хоть кто-то будет из прошлой жизни. Если вы будете приезжать пару раз в неделю, пока я еще… чтобы Васенька к вам привык… А я начну его готовить к…

– У нас есть для вас другое предложение, Анна Николаевна, – мягко произнес Забелин.

Она вскинула голову. В глазах появился страх.

Костя уехал то ли в студию звукозаписи, то ли на какую-то площадку, где должен был встретиться с музыкантами группы, я накормила Полину Петровну и помогла лечь на приготовленный для нее надувной матрас-кровать, сама занялась растениями, потом села за компьютер, ответила всем, кто мне написал, пока я к нему не подходила.

Родион привез бабушке вещи в больницу, но ей требовалось и многое другое, о чем молодой парень и не подумал. Я взяла у нее ключи, чтобы съездить к ней на квартиру. Вещи, которые были на ней надеты во время взрыва, не вернули.

– Так они, наверное, и разорваны, и кровью заляпаны, – заметила я.

Полине Петровне объяснили, что вещи всех пострадавших забрали для проведения анализов – хотели выяснить, какая использовалась взрывчатка.

– А что это даст? – не поняла я.

Полина Петровна сказала, что, как ей объяснили, это поможет проследить цепочку – если поможет, конечно. Ведь у нас в ближайшем к дому супермаркете взрывчатку не продают, количество мест, где ее можно приобрести в нашем городе, ограниченно. Хотя не факт, что правоохранительные органы знают их все. Но надо попытаться.

– Вам сказали, что взорвалось?

– Самодельное взрывное устройство. Но сделанное профессионально, то есть человек не по инструкции из Интернета его собирал. Он их явно и раньше собирал и хорошо знал, что нужно делать. – Полина Петровна немного помолчала, потом взяла мою руку в свою теперь единственную – я сидела на краю надувного матраса. – Наташа, я так рада, что вы снова вместе с Костей. Мы так переживали с его матерью. Ей сразу эта Лилька не понравилась. Материнское сердце подсказало, что там что-то не так. Если бы девка в Костю безумно влюблена была – это еще можно понять. Были у него такие. А эта…

Я уже слышала в зале суда, что Полина Петровна ходила к гадалке. Теперь она снова об этом сказала. Носила Костину фотографию и ношеную майку. Гадалка определила, что в отношениях с Лилькой что-то нечисто. Ей что-то от него нужно – материальное. Мать с тещей решили, что деньги. А что еще они могли подумать? Но гадалка также сказала, что она рядом с ним ненадолго, он вернется к любимой женщине, но будет много несчастий. Она видела смерть.

– Я спросила: Костину? Она сказала: нет. Но близкого ему человека. Из его ближайшего окружения. В общем, все правильно сказала.

У Полины Петровны на глаза навернулись слезы, у меня тоже, мы обнялись.

– И знаешь, что она еще сказала? Что к Косте нужно привлечь внимание. Много внимания. Я ей пояснила, что к нему внимание привлечено больше двадцати лет. Большое внимание. Тогда она сказала, что нужно привлечь внимание необычным образом. Нужен какой-то совершенно необычный ход, чтобы его встряхнуть.

И две бабушки стали думать, что можно сделать. В один прекрасный день Костиной маме позвонила знакомая журналистка, занимающаяся личной жизнью звезд. У Костиной мамы на протяжении всех лет его творческой деятельности многие журналисты просили комментарии по поводу происходящего в его жизни. Мать Кости была красивой женщиной, в юности пела в художественной самодеятельности. Голос и слух Костя явно унаследовал от нее. И еще она умела высказать свое мнение и не смущалась перед телекамерами. Она вообще ни перед кем не смущалась. Наверное, ее закалило общение с друзьями и женщинами сына.

Та журналистка имела контакты в суде, где мы должны были делить имущество. Ей позвонили и сообщили о предстоящем заседании. Она попросила Костину мать прокомментировать предстоящее событие. Костина мать была в шоке. Костя все оставлял своим женщинам. Она поняла, что дело совсем плохо. Полина Петровна вспомнила про визит к гадалке – и они решили пригласить на суд максимально возможное количество журналистов, попросили помочь ту, которая пишет про свадьбы-разводы, обещали интервью и какие захочет комментарии. Они еще подключили Гришу, и он тоже обзвонил всех, кого знал, а потом вызвал самого Костю – так, чтобы без заезда домой сразу ехал в суд.