Я сказала, что неплохо было бы найти какого-то историка, только какой специализации?

– Может, историка архитектуры? – подала голос моя дочь.

Я покачала головой. Дом, в котором купил квартиру Костя, не перестраивался так, как особняк Трубецких-Нарышкиных на Чайковского. Иногда в Петербурге перестраивали особняки для новых владельцев – если продавали и покупали особняк целиком и в нем планировала жить одна семья. Особняк с потайной комнатой на Чайковского перестраивали в первый раз для князей Трубецких, а во второй раз уже для князей Нарышкиных. Следующая реставрация была уже в нашем веке – именно тогда и нашли клад. Костин дом и все стоящие рядом могли ремонтировать в советские времена. Естественно, там провели электричество, газ, центральное отопление. Все это делалось организованно. После революции подавляющее большинство квартир (если не все) стали коммунальными. После Великой Отечественной войны мог проводиться капитальный ремонт – а мог и не проводиться. В девяностые годы расселившие коммуналки граждане уже сами старались все внутри переоборудовать по своему вкусу, иногда в стиле, который относительно недавно стал называться «стилем ставропольских гаишников», но получил широкое распространение в нашей стране уже в рядах обезумевшей от свалившихся с неба денег братвы. Но некоторые квартиры оформлялись очень стильно. Например, в купленной Костей не было никаких золотых унитазов и вообще какой-либо позолоты. До революции дома, в которых сдавались квартиры или они принадлежали разным собственникам, крайне редко подвергались серьезной перестройке. Что-то ремонтировалось в случае необходимости. Но в этих домах не проживали представители высшего общества. Лишних денег на перестройку даже своих квартир у жильцов не было. Как правило, работал один отец, детей рожали много. Требовалось содержать жену, детей и прислугу – в таких квартирах ее нанимали и специально для нее рядом с кухней строили комнату.

Дом шестиэтажный, квартир – пять. Лифт установили в советские времена, хотя ступени очень удобные – по ним легко подниматься. В каждой квартире семь хозяйских комнат, кухня и комната для прислуги. На первом этаже всегда располагались лавки или магазины. Еще есть чердак, теперь переоборудованный в мастерскую какого-то художника. Костя с ним знаком, они иногда ходят друг к другу в гости. Может, художник и постоянно проживает в мастерской – я точно не знала. В советские времена граждане сушили на этом чердаке белье. Вероятно, его также использовали как склад старых вещей.

Есть парадный вход с улицы, есть черный во двор. Раньше во дворе находился каретник – отдельно стоящее одноэтажное здание. Каретники обычно состояли из так называемого экипажного сарая (и мог быть не один экипажный сарай), конюшни с несколькими стойлами, еще каких-то помещений. Также в Санкт-Петербурге именно в каретниках оборудовали ледник. К сожалению, они не сохранились до наших времен. Вроде бы на территории нашего города есть только один в Петропавловской крепости. Если они не были снесены и перестроены до девяностых годов, внезапно разбогатевшие граждане перестраивали их под гаражи, например, именно так сделали на Петроградской стороне. Во дворе у Кости каретник, похоже, был большой, с несколькими экипажными сараями. Может, он предназначался для пяти карет владельцев квартир, может, кареты имелись и не у всех. Его снесли в советские времена и на его месте построили еще один жилой дом. Хорошо хоть стиль более или менее выдержали. Но он все равно заметно отличается от Костиного дома. Косте о строительстве этого дома в советские времена рассказала женщина, у которой он покупал квартиру. А он соответственно сказал мне, когда я спросила, что это за строение во дворе. Но там роскошных дореволюционных квартир не было никогда. Дома до революции не было в принципе!

Я отметила про себя, что надо будет встретиться с этой вдовой. Пусть расскажет все, что помнит. Может, она и историей квартиры интересовалась?

Костин дом с двух сторон примыкает стенами к другим практически таким же домам. Фасады немного различаются. Вдоль следующей улицы, параллельной Костиной, тоже стоит подобный ряд домов. Уже позднее, вероятно, в девятнадцатом веке, с двух сторон каретников построили дома, стоящие перпендикулярно Костиному и другим, воздвигнутым вдоль улиц. Получились жуткие колодцы. Можно заглянуть к соседям в окна. Не то что солнце, а дневной свет на нижние этажи там не попадал никогда. Но у Кости пятый этаж, и часть окон выходит на оживленную улицу, а не смотрит в другие окна. А через улицу находится парк. К счастью, не уничтоженный и не застроенный. Возможно, потому, что с начала девяностых в этих домах поселилось много богатых людей, включая чиновников и депутатов. И им требовался парк. А как тут пахнет сиренью весной… Окна даже на пятом этаже лучше не открывать из-за шума и пыли, но я, ночуя у Кости, открывала их ночью в мае – и вдыхала этот восхитительный запах сирени.

Я предложила детям и Косте укладываться спать – у нас всех был тяжелый, насыщенный событиями день, и все следующие ожидались не самыми легкими. Будут похороны Костиной матери, явно в закрытом гробу. Мы все решили сами поучаствовать в расследовании. Было просто интересно! И если Костю в первую очередь волновало, кто такая Лилька и что она с ним сделала, то нас троих – что за женщина была замурована в потайной комнате, чей там хранился клад и что случилось с его владельцами.

– Так, дети, слушайте меня, – объявил Костя перед тем, как отправиться спать. – Если когда-то еще в моей жизни случится подобная ситуация… В общем, вы должны знать: я люблю твою мать, Юля, и хочу вместе с ней встретить старость. Сразу же тащите меня к врачу или к этому Виталию Ивановичу из суда. Родион, почему ты ничего не сделал?

– И я еще и виноват? – воскликнул Костин сын.

– Костя, клад из твоей квартиры уже забрали, – заметила моя дочь. – Ты больше никому не нужен.

– Мне нужен, – вставила я.

– Тебе он без клада нужен и без квартиры. А таким, как эта хищница, Костя был нужен как приложение к кладу. Как мостик к кладу. До клада можно было добраться, только поселившись в Костиной квартире. Вот она и поселилась.

Как я уже говорила, Костя не знал ни фамилии, ни отчества, ни даты рождения Лильки, чем уже поразил следственную бригаду, хотя не поразил меня. И я помнила, что его мать говорила про его прошлых баб – он даже имен их не запоминал, даже тех, которые задерживались на несколько месяцев. Правда, мое запомнил сразу же. И Юлькино. И клички кошек, не говоря про Фильку.

Но как он познакомился с Лилькой? Может, он просто не хотел говорить Виталию Ивановичу, когда тот про это спросил.

Теперь спросила я. Костя на самом деле не помнил. Я предложила завтра попросить гипнолога попробовать выяснить этот вопрос – может, получится вытянуть из Костиной памяти эту информацию. Я считала, что дело тут не в воздействии (медикаментозном, гипнотическом, аппаратном), а в Костином отношении. Для него это не было ничем необычным.

– Родион, ты Лильку видел? – спросил Костя у сына.

– Один раз. И она сделала все возможное, чтобы побыстрее выставить меня за порог. Попросила без предупреждения не приезжать. Сказала что-то типа: «Ты же большой мальчик. Должен понимать, что мы тут можем голые в кровати лежать».

– Вообще-то приезжать нужно, предварительно позвонив, – заметила я. – У хозяев на самом деле могут быть какие-то планы.

– Тетя Наташа, вы бы меня выставили, если бы я приехал без предупреждения?

– Нет, конечно, – рассмеялась я. – Но ты все равно звони.

– Почему ты тогда приехал ко мне? – спросил Костя.

– Потому что ты как-то странно отвечал на телефон. Я позвонил дяде Васе. Он сказал, что ты расстался с тетей Наташей. Я поехал тебя поддержать. Ну и выяснить… Я думал, что ты надолго с тетей Наташей. Все думали. Обе бабушки. Дверь открыла Лилька.

– Родион, ты рисовать умеешь? – спросила я.

– Мысль уловил. Не умею. Но ведь теперь везде камеры видеонаблюдения. Найдут. В крайнем случае фоторобот составим. Ведь ее видели все из папиной группы, бабушки. – Родион осекся, помолчал и добавил: – А ведь бабушка сразу поняла, что с ней что-то не так.