Алексей Мартыновский в отличие от Яниты при знакомстве людям нравился, потому что скруглённый, холёный и мамкой любимый. Беляш с мясом был не только любимым блюдом Алекса, но и мог бы стать прототипом героя, развивающемуся не по плану обезьяна-человек, а по системе из пирожка да в человеки. Ещё в детстве, сминая один за другим жирные пирожки и поглаживая четыре маслянистых бока, Алексей мечтал о труде в музее. Он чувствовал в этом пути нечто притягательное и для большинства людей недоступное. Словно причастность к некому тайному обществу. Губы любовно обхватывали водянистое тесто, пока Алекс растекался в ощущении, что вхож в то общество от рождения. Ему оставалась самая малость – наработать навыки на входной билет. На первых порах в институте он призывал сокурсников повторять за ним, быть смелыми и творить в том стиле, который соответствует духу времени. Но Алекс никому не объяснял, что кроется за его витиеватыми фразами, а на деле это значило придерживаться канонов эпохи Возрождения. И пусть во времена Ренессанса не могло быть беляшей, однако, по глубокому убеждению Мартыновского, в мире искусства ничего выдающегося после так и не произошло. Эта эпоха стала для него идеалом, на который стоило ровняться каждому художнику. Тех людей, кто придерживался иных взглядов, Алексей не замечал и ограничивался неопровержимым коротким утверждением «они ничего не смыслят в эстетике».

– Претенциозно и напряжённо, – донёсся из другого конца зала голос Алекса. Парень, жестикулируя в воздухе, изрекал тираду, обращённую к Узину. – Хотя оттенки приятные. Несведущая публика любит такое. А раз любит, значит, продадим.

– Знал, что ты поймёшь, – хохотнул Миша, а затем ощутив на себе взгляд, посмотрел точно на Яниту. От неожиданности девушка растерялась и отвернулась. – А я и забыл о тебе, – сказал Миша, приближаясь. – Задержись после работы, ты обещала мне что-то показать. Ведь так?

*

Как только за последним сотрудником захлопнулась дверь, Янита и Михаил одновременно, не сговариваясь, вышли в зал.

– Стоит убрать отсюда, – сказала Яня, указывая на одну из картин. – Она выбивается из общего рассветного настроения и отвлекает от других экспонатов. В ней слишком много синего и тревоги.

Миша давно уже и сам об этом думал, но не решался убрать синее марево, поскольку картину написал нашумевший художник.

– Не нужно указывать, что мне делать, – бросил Миша, Яня замолчала, и даже как будто бы уменьшилась в размерах.

Он был не готов слышать правду от провинциалки, поэтому прогнал её прочь. Но на следующий день, томимый каким-то предчувствием, снял картину, не понравившуюся Яните. Он убедил себя, что делает это не по науськиванию, а ради эксперимента. И к собственному изумлению понял, что не ошибся.

С самого утра посетители кучились в галерее не только дольше обычного, они выглядели чрезвычайно бодрыми и воодушевлёнными. А когда и Алекс подтвердил, что новая атмосфера располагала к слиянию с художественными мирами, то до конца дня неутомимо перебирал в голове одному ему известные планы.

Ровно после закрытия галереи, Миша позвал к себе Яниту и как ни в чём не бывало произнёс:

– Думаю, пора открывать новую выставку. Экспонаты уже готовы, осталось только выбрать лучшие из них и разместить в правильном порядке. Хочешь помочь мне с этим?

Янита не могла поверить своему счастью, тут же кинулась к запасникам – лёгкая, возбуждённая.

– Давай не прямо сейчас, – поторопился добавить Миша, но её уже было не остановить

Девушка живо открыла дверь подсобки для запасников и одну за другой стала выносить картины. Было заметно, как тяжело ей удерживать одной рукой холсты, но Миша не мешал, только дрожал от напряжения.

– Я тебе помогу, – произнёс он как можно мягче, не зная, как Яня отреагирует на намёк о физическом недостатке.

Они расставили картины на полу, прислонив их к стене. Янита отошла на пару шагов и замерла. Миша в недоумении смотрел на девушку, казалось, она не дышала. Через минуту Яня пришла в себя, наобум схватила одну из картин, переставила ее, скривилась, повернула другой холст к стене. И так раз за разом. В каждый такой подход Миша содрогался, что дееспособные руки не удержат полотно, оно выскользнет и с громким хлопком опрокинется на пол. Он уже пожалел о том, что попросил девушку об одолжении. В конце концов, не выдержал.

– Всё хватит, остальное сделают другие кураторы! – склонился над полотнами, словно защищая, готовый в любой момент накинуться на обидчика.

Но Яня не обращала на него внимания, она переставляла картины, точно фигуры на шахматном столе, играла в только ей одной известную партию. И картины поддавались ей, прочно занимали новую позицию, изливались, сначала едва ощутимо, затем восходящим потоком. Миша подмечал внутри себя нечто, что было сильнее его воли, точнее, он не видел, а чувствовал, как убедительно заиграли цвета и смыслы.

– Как-то так, – произнесла девушка и склонила голову набок, – конечно, неидеальное исполнение. Но вы должны понимать, это не моя вина. Мы же оперируем готовым материалом, насколько было бы лучше, если бы мы умели сами воссоздавать сюжеты. Тогда бы отразили и передали, как следует. Но это такой долгий путь. Мастерством овладеешь только после того, как насытишься всеми цветами и образами. – Она потрепала волосы и грустно улыбнулась. – Остаётся только работать и ждать.

Миша молчал, поглощённый переливами ощущений. Образы притягивали, в них было столько сияющего тепла, что закружилась голова, он покачнулся.

Яня искренне удивилась:

– Не думала, что вы такой чувствительный. Когда-нибудь я покажу вам свою главную работу, и тогда вы точно потеряете сознание.

– Что это за работа?

– Это картина, которую я ещё не написала, она пока складывается внутри.

– Отчего потеряю сознание? – спросил Миша, как будто только сейчас услышал, что она сказала.

– От красоты.

– Такого не бывает.

– Неужели? – театрально нахмурила брови, – а я вот теряла.

Она открыто и внимательно смотрела на Узина, готовая поделиться всем тем, что копилось в ней столько времени. Наконец-то, жизнь стала наполненной и горячей.

– Но ты говорила, что у тебя какая-то болезнь.

– Не болезнь, а синдром.

– Он позволяет рисовать картины иначе?

Янита подняла голову, в десятки маленьких окон возле потолка пробивалась ночь. Как же хотелось рассказать ему всё, ведь он первый, кто спрашивал её об этом. Однако она боялась показаться неуместной, поэтому тихо произнесла:

– Скорее чувствовать. Мне пора домой.

И так внезапно сорвалась с места, что Миша испугался.

– Подожди! – окликнул он её, сам не понимая зачем. Он испытывал к ней сейчас такую благодарность, что ему хотелось сделать или сказать что-нибудь доброе. – Можешь обращаться ко мне на «ты».

Она улыбнулась и, что было силы кивнула головой.

Когда за Янитой захлопнулась дверь, Миша снова осмелился взглянуть на полотна, теперь уже готовый к предстоящему великолепию. И вновь задребезжало сияние, откуда-то явились тёплые воспоминания, ласковый шёпот молодой ещё жены. Невольно на глазах выступили слёзы.

Вернувшись этой ночью домой, впервые за долгие годы Узин с вниманием слушал истории супруги, а ночью даже обнял её.

Янита же этой ночью была наказана, что не пришла домой к ужину, поэтому спала одна, зато в своей мастерской среди любимых картин и красок.

*

Таким ранним утром, которое правильнее будет назвать ночью, Миша позвонил Алексею и попросил срочно прийти в галерею, не потрудившись объяснить, для чего тот ему понадобился. Алекс хоть и ругнулся про себя несколько раз, но ослушаться не посмел.

Перед входом в галерею Мартыновский по обычаю остановился, чтобы разглядеть припаркованные машины, в основном красные и белые, но и чёрные тоже порой прихватывал. Прохожие Тверского района, как всегда, были одеты со вкусом, в основном в кожу и перчатки, но иногда в меха и варежки.

Двойной подбородок разгладился, взгляд взлетел и впился в чёрную мраморную табличку. Памятный квадрат сообщал, что галерея принадлежит Михаилу Узину и называется непонятно, но лаконично «УЕТ».