Зайдя в кабинет, я громко хлопнула дверью, тем самым негласно говоря о том, что сейчас сюда вообще лучше не заглядывать. Плакать не хотелось вовсе, я была невероятно зла, настолько сильно, что не знала, куда излить эту ненависть к чужому непониманию. Точнее к чужому нежеланию понимать чувства других. Я пнула стоявший здесь табурет, и тот, еле покачнувшись, упал на пол.

— Мне говоришь ползать аккуратно, а сама свой замок разносишь…

На мгновение я действительно забыла о злости и с испугом уставилась на сонного нага, выползшего со стороны гостиной. Наверное, такими темпами к моменту возвращения моего голоса я совсем разучусь кричать. Сейчас от столь внезапного появления меня только тряхнуло, да так, что мурашки пошли. Если бы он был шутником (благо, что это не так) и решил бы подкрасться ко мне сейчас сзади, то у меня бы душа из тела вышла. Его это впрочем не волновало ни капли. Скорее всего он спал. Очень чутким сном, который нарушили хлопок двери и удар по табуретке. Черный пучок съехал набок, из-за чего некоторые пряди беспорядочно вывалились из прически, расстегнутая рубашка открывала вид на безупречное идеальное мужское тело, на котором были видны все мышцы, но…Смотрела я все равно, конечно же, на хвост. От чувства злости, я перешла к чувству страха. Субъективно: мероприятие невеселое.

— Эй, — безусловно, это грубое обращение адресовано мне. И ползет он ко мне. И чем ближе он подползает, тем меньше я хочу заявлять о своих правах, и тем больше хочу свернуться в калачик и сесть где-нибудь в углу. Когда-то давно одна госпожа, что питала особую слабость к этому жестокому народу (из-за чего её все считали ненормальной и никуда не приглашали), сказала мне: «Если ты привяжешь к себе такого змея, ты будешь в безопасности и без страха доживать свою жизнь. Он умрет вместе с тобой, но никогда не оставит. Найдет, где бы ты ни была. Есть в этом эгоизме что-то романтичное». Как бы иронично это не звучало, но эта дама действительно прожила долгую жизнь. Счастливую ли? Этого я уже спросить не смогу.

— Язык проглотила что ли? А…точно…

Я не успела насупиться на эту неуместную шутку, потому что с ужасом смотрела на то, как черный хвост медленно окружает меня кольцами.

— Ну, и тем лучше…

Теперь я смотрела на Баала, как на что-то необъяснимое в моей жизни. Впрочем, так это и было. Когда его руки скользнули по моим бедрам, я резко впилась в его предплечья пальцами, и змей удивленно посмотрел мне в глаза.

— Но ты ведь сейчас злишься…

Я вопросительно подняла брови. У него очень странная логика. Наг закатил глаза и что-то проговорил на своем языке.

— Когда женщина злиться, нужно заняться с ней любовью, и она сразу успокоится, разве это не так?

Где ты узнал об этом, хотела бы я спросить, но задумалась о доле истины в этих словах. Я никогда не рассматривала секс с этой точки зрения, более того, до сих пор я испытывала некий стыд, понимая, что не могу подарить мужьям страстную ночь, которой они жаждут. Вместо этого им самим приходится выкручиваться, чтобы выдавить из меня хоть одно слово о том, что вообще-то является долгом.

— Или у русалок это как-то иначе?

Увидев на его лице хитрый оскал, обнажающий два верхних клыка, я смущенно отрицательно покачала головой, чувствуя, как щеки начинает жечь подступающая кровь. Баал замер, а после поднял мое раскрасневшееся лицо. Его зрачки стали еще уже, он тяжело дышал. От одного шага в пропасть страсти меня удерживал только его хвост. В прямом смысле. Кончик медленно обвивался вокруг, и я всем телом чувствовала напряжение, которое не позволяло мне сдвинуться с места. Баал не умеет быть ласковым, не знает, как подобрать нужного слова, он просто молча делает то, что кажется ему правильным. Наг наклонился и поцеловал меня в губы, проникая своим длинным раздвоенным языком внутрь. В первый раз это казалось мне противным, сейчас же тело реагирует спокойнее, если не учитывать очень странную, но приятную истому. Ведь если посудить, то в истинном облике моя нижняя часть тоже многих может отпугнуть, пускай, верхняя и человеческая. Странно, что эта мысль не посещала меня раньше…

Хвост надавил на мои сгибы в коленях, и я послушно обмякла в крепких сильных руках, чувствуя, как меня укладывают на своеобразную кровать из прохладной чешуи, на которой прикрыться было совершенно нечем. Я покраснела еще больше, но, кажется, чем сильнее краснела я, тем больше возбуждался Баал. Он лег сверху, поднимая подол платья и притягивая мои бедра к своим, выдыхая прямо в губы. Я же мысленно установила барьер вокруг матки, ведь какими бы страстными ни были мои мужья, но почти каждый из них будет преследовать одну цель — ребенок. Я могу их понять, ведь рождение ребенка от госпожи является залогом того, что это брак на всю жизнь, к тому же, если родится девочка, она будет претендовать в наследницы, что повысит любой статус многократно. Возможно, я бы и была рада подарить сейчас кому-то наследника, но в обстановке, где каждый кажется обманщиком и заговорщиком, я не могу подвергать риску ни себя, ни мужей, ни своих будущих детей.

Баал вошел, сначала медленно, нежно, но затем сорвался. Грубо, жестко, подминая под себя мое тело…Такова была его натура, которую он не мог скрыть за маской, как это делало все общество Центральной Империи. Его половой орган и без того был большим, но сейчас будто стал еще длиннее, отчего испытываемые ощущения были совершенно иными. Я укусила нага за плечо, пытаясь выпустить нарастающее возбуждение, но тот вместо того, чтобы зашипеть или выругаться, лишь простонал, кусая меня за мочку уха. Я чувствовала, как его пальцы впиваются в мои бедра, мокрые от высвободившегося оргазма, вместе с которым Баал кончил внутрь. Странно принимать тот факт, что наги одни из самых понятливых мужчин. Нет, не из-за их силы, власти, желания сблизиться, а из-за их способности читать ауры окружающих и понимать их настроение. Быть может, из всех мужей именно самое жестокое существо из кровожадного племени подскажет мне, что делать…

Мы не говорили с Баалом после, но, кажется, он поговорил с Валефором, потому что впервые я видела на этом бледном лицо хоть что-то похожее на виноватое выражение. Кажется, не только наги не умеют себя вести с женщинами. Однако, этот вампир всегда казался утонченным, тем, кто точно может понять, что нужно сказать девушке в той или иной ситуации. Но даже сейчас он то и дело крепко стискивал зубы, явно не зная, как начать разговор. Ему достаточно просто извиниться за свое наглое поведение. Или он хочет сказать мне что-то другое? Если подумать, то тот казначей тоже что-то пытался сказать, и Альфинур себя странно ведет…

— Письмо с этой новостью пришло только утром, и мы решили, что именно я должен рассказать тебе об этом.

Мне уже не нравится. Разговор, что начинается с этой фразы, ни к чему хорошему не приведет.

— Я хотел сказать раньше, но не знал как… — Валефор прокашлялся. Он явно не привык чувствовать себя не в своей тарелке.

— Твоя сестра…старшая сестра, — я тут же вспомнила улыбчивое создание, знающее всего два слова и не видевшее никогда ничего дальше своей комнаты, — скончалась вчера вечером…

От массивного серого склепа с многочисленными арками и колоннами веяло холодом, сыростью и смертью. Выложенные камнем дорожки постоянно заметало песком, поэтому по всему периметру стояла прислуга, готовая в любой момент расчистить путь прибывающим господам. Здесь не было растений, и единственным украшением служили лишь изумруды, блестящие в массивных готических сводах. Тишина, царствующая у склепа годами и веками, нарушалась тихими соболезнованиями и стуком каблуков по камню. Людей здесь было немного. Иараль мало кому показывала свою дочь и сейчас не желала, чтобы её видел кто-то еще, поэтому даже те, кому мама якобы доверяла, довольно быстро вышли из склепа, отправившись на трапезу.

Я знала, что все смотрят на меня, на тех, кто стоял позади меня. Приглашенные ждали, что я буду плакать навзрыд, как это делала Иараль, изображая из себя убитую горем мать, но я не проронила ни слезинки. Дождавшись, когда большинство покинет склеп, я спустилась вниз след за Императрицей и Фирюэль, что не отходила от мамы ни на шаг. В маленькой комнатке, заполненной цветами и статуями застывших в горе нимф, лежал каменный гроб, крышка которого была опущена на пол. В нем, прижав к груди огромный изумруд, находилась моя старшая сестра, чьи удивительные глаза закрылись уже на всю жизнь. На её губах замерла все та же улыбка, которой она приветствовала всех и каждого. Широкий нос, оттопыренные губы — сейчас это не бросалось в глаза, как раньше. То, что видела я на её лице — это благоговение…