– Выметайтесь-ка, да поживее, господа. Мне нужно время, чтобы прибраться. Кто-то мне тут весь пол заблевал своим ужином. Сколько раз говорить – если чувствуете, что невкусно, не надо пихать глубже. Давайте, давайте, приходите через часок-другой.

Люди недовольно заворчали, но с хозяином "Рыбы на мелководье" спорить никто не стал, ведь это был единственный трактир в Дуодроуде, и только трактирщик мог впустить или не впустить в него. Поначалу Вайтешу показалось, что народа внутри было довольно много, и всё же через пару минут у входа скучилось всего человек десять, может, дюжина, и то включая Вайтеша. Некоторые так и остались ждать возобновления до сих пор желанного пиршества прямо перед трактирными дверями. Какой-то мужичок побрёл прочь, верно, спеша очутиться в постели, на чьих заботливых объятиях никак не сказывались ни его благосостояние, ни малоприятный озёрный душок.

Вайтеш почувствовал, что замерзает. Оделся он не по погоде, да и ночная рубашка под плащом не могла спасти его от утреннего промозглого ветра, да и ни от чего, впрочем, не могла спасти. Рассвет выдался тусклым и тревожным. Темнота более не пугала Вайтеша. Когда двери скромного, крайне уютного жилища впустили его внутрь, она уже рассеялась в коричневатой дымке, по правде говоря, не менее тоскливой и сумрачной.

Вайтеш переоделся и крепко-накрепко запер дом на ключ, доставшийся ему от отца-сапожника когда-то очень давно. Он не любил надолго отлучаться из Дуодроуда, но там покоя ему было не допроситься – а это всё, чего он сейчас хотел. Закутавшись в плащ, Вайтеш направился к городским воротам. Он иногда навещал одно место, находившееся позволительно близко от дуодроудских стен. Через подлесок, вдоль по заросшей сорняками тропинке к старому вишнёвому саду.

Ветер шуршал в кустиках пожелтевшей травы у подножия чернеющих иссыхающих деревьев. Невысокую изгородь, сколоченную из тонких дубовых брёвнышек и колышков, скрывал мокрый слой слипшейся листвы. А старая покосившаяся калитка требовала относиться к себе с должным трепетом: она тихонько покачивалась под дыханием слабого ветерка, ходила из стороны в сторону, казалось, что её полусгнившие разваливающиеся ножки скоро подломятся, и она упадёт, но так и не издаст ни звука.

В саду – никого, только изредка сваливающиеся на землю ягоды нарушали здешний покой, а может, наоборот, поддерживали. Они катились по каменной дорожке в траву, стеснительно скрывая маленькие вмятинки. Некоторые уже скукожились, прочие только начинали покрываться темнеющими пятнами. В воздухе стоял едкий запах, он окутывал всё вокруг, расползался и усыплял, наводил тоску, но почему-то такую сладкую.

Вайтеш принюхался и в блаженстве закрыл глаза. Нечасто ему удавалось так беззаботно расслабиться. Убедить себя, что никому он не нужен. Остаться одному и послушать песню, которую раз от раза поёт ветер, разнося по округе аромат вишни, такой приятный и убаюкивающий. Несколько лет тому назад он ненароком забрёл сюда, и с тех пор стал наведываться всё чаще, не желая противиться манящему аромату.

В дальнем конце сада таился домик садовника. Сперва можно было подумать, что он пустует, до того одиноким и оставленным он выглядел. Вайтеш уселся на старую скамейку рядом со входом и негромко позвал:

– Ротерби, старина Ротерби, спускайся вниз.

Спустя несколько минут он услышал какую-то возню, и дверь распахнулась. На пороге стоял человек, закутанный в несколько тёплых шерстяных накидок. В примятых чёрных волосах виднелись проплешины. Неудивительно, что он ещё спал, когда пришёл Вайтеш. Всё же в его глазах не было недовольства, только снисхождение, они словно по-прежнему наслаждались сновидениями. Ротерби окинул заспанным взглядом свои увядающие владения и улыбнулся.

– Это ты, Вайтеш… доброе утро, – произнёс он медленно и сдержанно, но Вайтеш знал, что Ротерби всегда рад ему. Отшельник примостился на скамейке возле Вайтеша и долго искал что-то в своих многочисленных одеждах. Наконец, он выудил-таки из кармана небольшой табачный кисет, взял оттуда щепотку красноватой смеси и растёр между пальцев. Вайтеш тут же почувствовал запах вишни, но затем какой-то незнакомый аромат насторожил его.

– Что там у тебя? – спросил он, принюхиваясь.

– Вишня, Вайтеш, разумеется, вишня, – добродушно отозвался Ротерби. – Ещё я добавил немного смородины, получилось весьма недурственно.

– Не думал, что ты выращиваешь смородину.

– Мне пришлось хорошенько постараться, чтобы найти эти дивные листочки… – Ротерби умолк. Вайтешу не хотелось нарушать случайно возникшую тишину. Он прислушивался к вою ветра, обжигающего кожу ледяными прикосновениями. Что до Ротерби, тому ветер лишь игриво трепал спутанные волосы. Казалось, что для хозяина дома он был тёплым, а может, становился таким, когда тот ухаживал за садом или просто отдыхал на скамейке. – Скоро должен явиться Тнайт.

– Как по мне, рановато для визитов, – отозвался Вайтеш и сразу смутился, вспомнив, что и сам он пришёл рановато.

– Да уж, и то верно, – Ротерби будто не заметил этой забавной неловкости, то была не наивность, а черта, за которую Вайтеш так его ценил.

– Ты знаешь о человеке в белом? Ночью я был в "Рыбе на мелководье" и слышал про какого-то незнакомца, слоняющегося ночью по городу.

– Не думаю, что меня это касается. Я живу за городом, может, не слишком далеко, но и не слишком близко, чтобы переживать о подобных вещах. У меня уже есть всё, о чём стоит думать.

– Всё, что у тебя есть – это сад, – Вайтеш вопросительно посмотрел на Ротерби. Тот окинул взглядом шелестящие вишни и загадочно улыбнулся, ничего не ответив. – В любом случае, что-то же должно быть, кроме сада. Твои вишни, конечно, вкусны, но кому достанет такой малости? Живи я здесь один, как ты, – давно бы свихнулся.

– А ты приходи почаще, – задумчиво протянул Ротерби. – Вишни красивы. Они красивы всегда, но прекраснее осенней вишни я ничего в своей жизни не видел.

– А ты разве много чего видел? – недоверчиво спросил Вайтеш, не поверив, что вишнёвый отшельник вообще когда-нибудь покидал своё пристанище. Ему думалось, что Ротерби и за пределы своей изгороди-то не часто осмеливался переступить.

– Я видел, как растёт вишня, – Ротерби многозначительно прикрыл глаза и теперь смотрел на сад сквозь узкие щёлочки век. – Видел, как она умирает и оживает вновь. На моей памяти это случалось чаще, чем кто-либо может себе вообразить.

– Но только смотреть на вишню способен любой человек, тут нечем бахвалиться, – Вайтеш скривился. – Некоторые смотрят на то, как умирают живые существа, вот это действительно неприятно. Неужели ты думаешь, что смотреть на смерть, допустим, собаки легче, чем на смерть вишни? Да это и смертью-то не назовёшь. Она просто вянет, потом цветёт, вянет и цветёт, а ты знай поглядывай. Ничего такого трудного.

– Если смотреть на смерть собак так неприятно, то зачем же люди смотрят?

– Откуда я знаю, смотрят и смотрят. Это же происходит по большому счёту случайно, никто не волен выбирать, видеть ему это или не видеть.

– А что испытывает человек, когда видит смерть, как ты говоришь, собаки?

Вайтеш так и не мог понять, к чему все эти вопросы.

– Тоску, если собака его собственная. Неприязнь, если бродячая. Иные испытывают радость, если померла соседская собака, которая мешала им спать. Не всё ли равно, что там кто думает?

– В том-то и дело, что они не думают, они испытывают эти самые чувства, которые ты назвал. А что ты испытываешь, когда смотришь на вишню?

– Ничего я не испытываю. Растёт себе и растёт, мне-то что до неё? Это же дерево. Деревья не "умирают", как ты говоришь. Они засыхают, гниют, но уж никак не умирают.

– Да, они не умирают. Поэтому ты и не смотришь на них, верно?

Вайтеш задумался, он всё равно не понимал, к чему клонит Ротерби.

– Вишня не заскулит, как собака, – продолжал тот. – Она молчит и шуршит листьями. Запускает в землю новые корешки, приносит ягоды, которые ты с таким удовольствием вкушаешь и наслаждаешься их ароматом. В общем-то, в ней нет ничего любопытного, поэтому никто на неё и не смотрит. Она не нужна никому, лишь её ягоды, они прельщают, а голые ветки так и будут надламываться и сохнуть, когда последняя ягодка упадёт в залежалую траву, которую тоже никто не замечает, исчезнет навсегда. Но из косточки вырастет ещё одно маленькое деревце, которое, пока не окрепнет и не даст ягоды, не будет никому интересно. Поэтому я смотрю на эти деревья, а они дают мне ягоды. Они мне их дают. Если хочешь, я могу и тебя научить смотреть на вишнёвые деревья.