Долгое время он отходил от того случая, просыпался, одурманенный кошмарами. Наконец, когда разум более-менее исцелился, к нему опять закралось любопытство. "Зачем они смотрели на меня? Зачем я им? Каждый из них смотрел так жутко…"

Ночь близилась, и небо неуклонно меркло. Вайтеш сидел в гостиной, поглядывая в окна.

Они там. Они всегда там. Выродки… Он видит их глаза. Отец всегда просил избегать их. Всех местных детей об этом просили. "Но почему? Что они сделали, что их так боятся? Разве что из-за глаз…"

Какая-то призрачная сила влекла его туда, наружу, к Ним. Вновь почувствовать на себе взгляд кровавых колечек.

Вайтеш зажёг ещё один фонарь и поставил на окно, чтобы точно не проглядеть. С тревогой в сердце он вышел в прихожую. Ключ, висящий на крючке у двери, звякнул, когда он снял его и вставил в замочную скважину. Щёлк. Теперь ничто не преграждает ему путь во тьму.

Вайтеш оставил дверь отворённой, чтобы фонарь в прихожей служил ему запасным маяком.

У стены разлёгся выродок. Они были везде. Спали на обочинах дорог, за бочками, полулежа, умирая, глядя на своих почивших в нищете сородичей. Их так много… кажется, больше, чем самих горожан. "Откуда они здесь? Почему пришли? Почему они – наши соседи? Я не хочу уживаться с ними…"

Вайтеш удалялся от дома, поминутно оборачиваясь, держа в поле зрения свет из знакомых окон. Чем дальше, тем больше багровых глаз загоралось во мраке. Здесь и там, они следят, следят лишь за ним. Больше никого, кто захотел бы покинуть свою спальню в такой поздний час.

Наконец он остановился, утопший в кровавой тьме.

– Вы… – тихо-тихо пролепетал Вайтеш, оглядываясь. Со всех сторон на него устремлены десятки немых глаз. – Кто вы?.. – ответом ему послужила тишь. В каком-то соседском доме зажёгся и вскоре погас свет. – Почему вы смотрите?.. Почему молчите? Эй… Почему вы молчите?..

Стояла беспросветная ночь. Вайтеш задумчиво плёлся по городской дороге в сторону трактира. В Дуодроуд часто захаживали бродячие путешественники. Некоторые жители изредка приближались к ним, чтобы расспросить о том, о другом. Но Вайтеш не хотел, а скорее даже не мог похвастаться ни одной подобной историей. Невнятные отрывки придорожных баек пугали его, заставляя пальцы судорожно замирать, всякий раз когда он вслушивался в рассказы безумцев, которые, по их словам, частенько прогуливались там, снаружи.

Из города Вайтеш выходил разве что для разнообразия, и то ночью. Хотя ночь в Дуодроуде могли бы назвать ночью разве что те, кто никогда не бывал здесь.

Это был пугающий город. Пугал он даже не тем, что Они постоянно пялились – дело было в Их глазах. В ничего не выражающих, мертвенных кровавых колечках, тлеющих в тусклых любопытных глазницах. Выродки смотрели, всегда смотрели, словно только Вайтеш и интересовал их. Он давно уже перестал уповать на то, что его осторожная тихая поступь когда-нибудь будет принадлежать ему одному. Никаких иных источников света, лишь десятки кровавых колечек в темноте, следящих за усталым путником, который спешит в единственное место в Дуодродуде, где есть какое-никакое освещение. Да и то слабое и безжизненное.

Всюду, куда бы Вайтеш ни направлял свой взгляд, виднелись наскоро сколоченные хибары. В них покоились умирающие от сырости дуодроудские горожане. Одни полагали, что виной этой отвратной болезни, как и многому другому, были выродки. Хотя заболевали и те, кого ничто не связывало с ними. Никого это, конечно, не заботило. Кое-кто поговаривал о промысле Неизвестных богов, и многие верили в такие россказни. Мудрейшие целители, жрецы или Фаалт Мотефикские книжники не ведали лекарства, способного искоренить эту заразу. Сырость, впрочем, совсем не выглядела, как болезнь, и всё же без сомнений ей являлась.

Первым занемог старый рыболов Эрт. Сначала недуг глубоко впился в его разум: обречённый умирал, не находя былой страсти к жизни, медленно лишаясь всех желаний и радостей. Со временем он познал и телесные страдания – старческая кожа попросту отслаивалась от заботливых прикосновений его сына и дочери. Те не находили себе места, наблюдая, как их отец утрачивает к ним всякие чувства. В глазах Эрта померкла любовь к собственным детям, которыми его осчастливила давно умершая жёнушка, исчезло всякое тепло к их заплаканным личикам.

Кровь, текущая в нём, меняла облик, светлея с каждым днём, превращаясь в густую белую жидкость, отвратно пахнущую, сочащуюся из ран, что сами собой появлялись на теле. Зловоние, исходящее от умирающего старика, ело глаза, на него слетались сыростные мухи. Дети по-прежнему оставались у кровати отца, до самого последнего мгновения, хотя ему самому было тошно смотреть на их назойливое нытьё, глупые волнения и мольбы.

Такова была сырость. Заражённые медленно лишались эмоций, всякие узы, ранее значимые для них, слабели и, наконец, истлевали. Матери разлюбляли детей, страсть супругов становилась раздражением и равнодушием. Даже грядущая смерть более не вселяла в них свойственного опасения. Их чувства меркли, вместе с их кровью.

Встречи с заражёнными были запрещены. Для них сколачивали специальные жилища. Необтёсанные дощатые стены, ощетинившиеся острыми щепками, не позволяли притрагиваться к себе никому. Дверные проёмы этих бедных неказистых лечебниц завешивались выцветшим грязным тряпьём, испещрённым какими-то тёмными пятнами. Они не давали Вайтешу покоя, но, сколько бы он ни всматривался в разодранные ткани, слоями наложенные друг на друга, так и не мог выявить консистенцию этих отметин.

Этой ночью Вайтеш ворочался в постели слишком долго, и сон ускользнул от него. Он попытался глубоко задуматься и побыстрее забыться, и тем не менее, прохладное тревожное посвистывание ветра никак не хотело оставить его наедине с неспокойным отдыхом.

Он натянул плащ, купленный на последние деньги, прямо поверх ночной одежды, поскольку постель, по-видимому, не намеревалась согревать его продрогшие пальцы. Сегодня Вайтеша ждали в другом месте, и это место – трактир "Рыба на мелководье", его излюбленное заведение, единственное в Дуодроуде. Приятно было иногда наведаться туда, заказать кружечку эля и послушать неумело поющего барда, чья лютня отжила своё ещё до того, как попала в руки своего последнего обладателя. Хотя Вайтеш проводил унылые вечера в "Рыбе на мелководье" отнюдь не оттого, что его прельщали стоны этого горлопана или дважды разбавленная по пути к столику посетителя выпивка. Больше всего он страшился оставаться один в отвратительном мраке, объятия которого не могли скрыть его от десятков кровавых колечек. Только стены дуодроудского трактира могли избавить от ненавистных взглядов. Поэтому он так хотел попасть сюда.

Внутри было довольно людно, но, несмотря на это, всегда находился и свободный стол, за который и усаживался Вайтеш. Трактир источал гостеприимство, в какой бы поздний час он ни переступал его порог. Впрочем, "Рыба на мелководье" был не похож на другие питейные пристанища. Народ здесь собирался, прямо скажем, разный. Иногда среди гомона и пьяных выкриков Вайтеш различал даже скудные молитвы. Он любил вслушиваться в них, хотя сам никогда не молился.

Он примостился на шатающейся недлинной скамье, старательно пряча под плащом ночную рубашку и подранные штаны. Зачем одеваться в выходное, если через несколько часов всё равно возвращаться домой? Ему всего-то хотелось развеяться. Для этого не требуется выглядеть солидно. Да и в каком бы виде он ни выходил из дома, выродки не переставали таращиться.

– Ты не понимаешь, – зашептал кто-то совсем близко. Вайтеш не разобрал, откуда исходит шёпот. – Нужно убираться отсюда, да поживее, пока мы сами живы. Они все, Они замышляют что-то очень нехорошее.

– Чего же Они такого замышлять-то могут? – небрежно откликнулся второй голос.

– Ай, будто и сам не знаешь. Да у Них по глазам всё видно. Точно тебе говорю, скоро начнётся что-то страшное.