Марциан вышел за дверь и вернулся в сопровождении двоих охранников. Они подняли и посадили узника на скамью. Марциан подошёл ближе.

– Ты слышишь меня? – спросил он.

Тот не отвечал и продолжал смотреть в одну точку.

– С этого момента ты будешь отвечать мне. Ты скажешь мне правду, хочешь ты того или нет.

***

" На следующий день Марциан доложил мне о результатах допроса.

– Ты не поверишь, но я вылил ему в рот всю склянку, и теперь у нас нет снадобья. Обычному хватило бы и трети, но он оказался очень крепок…

– Я тебя предупреждал.

– … и всё же не настолько, чтобы запретить своему языку говорить мне правду, – продолжил он со смешком. – Я многое узнал. В последний момент пун был готов выложить мне главное, но как-то сумел напрячь последние силы. Я слышал обрывки слов, бессвязное бормотание… а потом он упал без чувств. Мне жаль, Луций. Скоро он придёт в себя. Думаю, близнецы его не сломят. Он, скорее, откусит себе язык, чем расскажет то, что не договорил. Только не подумай, что на этом конец, – поправился он, не желая, чтобы я подумал, что он и в самом деле опустил руки. – Я всё равно узнаю то, что хочу.

– Так что же ты выяснил?

– На основании сведений перебежчика я полагал, что он лишь исполняет волю Аркуда. Оба начинали в Воинах Решефа и хорошо знают друг друга. Но Аркуд продвинулся по службе и высоко взлетел – теперь он правая рука Гамилькара Барки. Это был его замысел устроить провокацию с кораблём и, надо сказать, он добился своего: в Карфагене увидели, что Риму нельзя верить. Вот, взгляни на это. Мне это передал Геласий, он только что вернулся.

Марциан взял со стола свиток и протянул мне.

Геласий был сицилийским купцом и нашим осведомителем. Он неоднократно бывал в Ливии, откуда возил свой товар. В Ливии же сведения ему передавал для нас беглец из Карфагена, когда они пересекались в порту. Этот знатный человек лично пострадал от Гамилькара, и всей душой ненавидел клан Барки. Мы щедро платили ему, и ещё ни разу не раскаялись в этом, ибо сведения, что он передавал нам, были чрезвычайно важны.

Я развернул свиток и, пройдя несколько строк глазами, нашёл в нём то, о чём только что сказал Марциан:

«… и одиннадцатого дня он дал клятву в храме Баал-Хамона в присутствии жрецов и свидетелей, оставаться вечным врагом Риму до скончания дней своих, и просил запомнить его слова, и сказал, что если он сам отступит от этой клятвы из-за малодушия или измены, то пусть понесёт справедливую кару смертью как клятвопреступник от любого из стоящих здесь…

Я отвёл глаза.

– Что это значит?

– Читай дальше.

Я произнёс вслух:

– «Такую же клятву он заставил произнести своего старшего сына Ганнибала. И в скрепление этой клятвы трое римских пленников были принесены в жертву Баал-Хамону».

Я вздохнул и возвратил ему свиток.

– Нам следовало раньше вырвать зубы у этой змеи.

– Ещё не всё потеряно.

Я посмотрел на него, желая получить пояснения его слов.

– Семья Барки могущественна. Но есть и те, кто недоволен ими, – сказал Марциан. – Многие из тамошней знати не хотят новой войны. Они нашли себе вождя. Им стал Ганнон.

– Ганнон? Разве он не устал от политики?

– Если узник не врёт – а он соврал бы в любой другой раз, только не тогда, когда его язык не повиновался ему – то, видно, ещё нет. Семья Ганнона так же влиятельна, как и Баркиды.

– Хочешь сказать, что нам стоит выйти на него?

– Несомненно, Луций.

– Об этом стоит подумать.

– Мы бы могли осуществить контакт через Тарент, чтобы не бросать на него тень.

– Только не через Тарент, – предостерёг я. – Там всё продаётся и покупается. Пока мы предоставляем им торговые льготы, они заискивают перед нами и клянутся в дружбе. Но как только пуны высадятся на южном побережье, они забудут все свои клятвы переметнутся к ним.

– Тогда через Египет.

– Звучит лучше.

Но в следующий момент ко мне вкралось сомнение:

– Если пун сказал тебе про Ганнона… может быть, это и правда. Но я знаю, лишь что у Ганнона не меньше интересов чем у Баркидов. Он тоже желает вытеснить нас из Внутреннего моря.

– Но он не хочет войны, Луций. Он за честное соперничество. Споры торговцев не требуют крови.

Я задумался. Затем посмотрел на него и усмехнулся.

– Что-то заставляет тебя усомниться? – спросил Марциан, уловив мои мысли.

– Мы сейчас говорим с тобой так, словно от нас что-то зависит. Мы обсуждаем политику, словно мы с тобой восседаем на Капитолии…

В его глазах блеснуло недоумение.

– Тогда зачем мы делаем нашу работу?

– Мы просто делаем то, что должны делать.

– Почему ты считаешь, что это не будет принято в сенате?

Я пристально посмотрел ему в глаза.

– Друг мой, я слишком хорошо знаю сенат. Они не послушают ни Луция Капитула, ни Элия Марциана, ни префекта, даже если будут самые проверенные сведения. Они послушают того, кто имеет среди них влияние.

– В твоём роду есть двое сенаторов, – сказал Марциан. – Один был консулом и сохраняет большое влияние. Почему бы нам не изложить ему наши соображения, а он донесёт это до ушей остальных?

– Ты говоришь о моём дяде? – спросил я, уточняя имел ли он моего дядю Луция Ветурия Филона.

– О нём. О нём.

Я вздохнул.

– Они зададутся вопросом с какой стати я сказал это дяде, а не моему начальнику. Об этом сначала должен узнать Полониан. Если он одобрит, уже тогда следует пойти с докладом к претору. Тебе ли этого не знать? Если же советник Капитул не доверяет компетенции претора, назначенному сенатом, а доверяет своему дяде, значит его дядя желает оказать протекцию племяннику. Так они сочтут. Существуют исключение из правил – например, при военном положении. Но теперь не война.

 Я сделал паузу и продолжил:

– Мой поступок не одобрят. Это первое. Второе. Даже если предположить, что мы выйдем на них через моего дядю и они рассмотрят это, на Капитолии есть группы с разными полномочиями. Внешнюю политику представляют два десятка сенаторов, и внутри них нет единства. Если они узнают, о чём мы здесь говорим, принять решение займёт время, а действовать нужно быстро. Наконец, третье и самое главное. Мой дядя был консулом, но у него есть завистники. Они убедили его провести Марка Салинатора, которого уличили в растрате казны, а затем изгнали из Рима – это сделали те же, кто рекомендовал его моему дяде, чтобы потом бессовестно обвинить его. Дело не в том, что сведения, которые мы передадим, будут важны. Дело в том, от кого они исходят. Они исходят из тайной службы, которую возглавляет его племянник. Так они подумают.

Взгляд Марциана отражал его досаду.

– Что же мы можем сделать?

Я усмехнулся:

– Разве мы прежде не поступали так, как считали нужным?

– Да, Луций. Ты совершенно прав. – Он кивнул.

– Тогда вернёмся к допросу, – сказал я. – Я прочёл в свитке, что Гамилькар поклялся оставаться врагом Рима всю жизнь и заставил старшего сына принести такую же клятву.

– Это так.

– Почему лишь старшего, а не ещё двух других?

– Я задал этот вопрос узнику. Он ответил, что их жрецы получили откровение, что именно Ганнибал отомстит Риму. Кроме их откровений, ходят слухи, что этот юноша необычайно одарён военным талантом. Он уже имел опыт в битвах и командовал войском. Он использует необычную тактику и особые тренировки для воинов. Он, также, переоснастил армию, убедив их использовать новое оружие и доспехи. Говорят, он сам их придумал и передал мастерам чертежи. Также, он привёз в Карфаген семерых мидян, которые учат как использовать в бою слонов. Ганнибал трижды участвовал в сражениях с ливийцами и наголову разгромил их вдвое меньшим числом. Вот почему Риму следует опасаться именно его.

– Риму следует опасаться их всех, – поправил я.

– Да, конечно, их всех, – согласился Марциан. – Теперь у них в политике зыбкое равновесие. Если Ганнон соберёт достаточно сторонников, он сможет противостоять Баркидам. Если нет, вероятность войны усилится многократно. Но я нахожу…