После того как Эпаминонд услышал это, он пригласил в Фивы учёных мужей со всей Эллады, и к ним вдобавок Полемона, Элевсинского иерофанта. И Лигия, так теперь её звали, рассказала им обо всём, а затем показала свой дар. И были все они поражены так же, как и Филоксен. И тогда Эпаминонд распорядился построить святилище в Фивах в честь Эпистемы, музы тайного знания, а юная Лигия стала его первой жрицей. И когда люди всех возрастов стекались в Фивы и делали там дары, они получали то, что просили. Многие дети преуспели в науках, старые люди до последних дней жизни сохраняли ясность ума и хорошую память. Полемон же, Элевсинский иерофант, написал комментарий к рассказу Лигии, который известен как «Благодарность Эпистемы». В словах музы он увидел символический смысл, ибо даром Ниссы стало лицезрение небесных истин, минуя логику земного ума. А в том, что муза попросила у Ниссы себе еды чтобы явить ей это – заключалось знакомство чистого знания с грубой материей для воплощения подобно тому чтобы сохранить невидимое, нужна видимая форма; чтобы сохранить жидкое, нужно твердое; чтобы излить воду, нужна чаша.

Деметрион закончил рассказ.

– Очень любопытно. Это легенда? – спросил я.

– Самая настоящая быль.

Я упомянул, что пришёл навестить одного воспитанника. Мальчика этого звали Тиций, и он был весьма способен в науках. Это был именно он, кого Деметрион назначил судьёй в диспуте двух учеников, что мы видели в библиотеке. Тиций был одним из тех, кто здесь не только учился, но и жил. Раньше он проживал в обычном месте в Риме, но обстоятельства сложились так, что он больше не мог жить в своём доме, вернее, в комнате в одном из бедных кварталов Рима со своей матерью. Почему не мог – это отдельная история, о которой я расскажу позже.

Я справился о нём у грека.

– Он лучший среди всех в истории и грамматике, – похвалил Деметрион. – И он уже умеет сносно изъясняться по-гречески. Он просит ему дать читать книги по философии, но я нахожу это преждевременным. Ни моё, ни мнение других педагогов о нём не изменилось. Он очень способный, и здесь у него появилось много друзей.

Я одобрительно кивнул и повернулся, переведя взгляд на троих в самом конце двора. Они сидели на длинной скамье рядом с каменным забором спиной к нам и о чём-то оживлённо разговаривали. Среди них был и он. Поскольку Тиций сидел ко мне спиной, он не видел меня, иначе бы давно подошёл. Я безошибочно узнал его среди детей.

Замечание Деметриона, что у Тиция появились здесь друзья, было важно мне. Дети подчас не следят за языком и бывают злы в суждениях. Я со стыдом вспоминаю как сам в детстве дразнил мальчика, который сильно заикался. Тогда мой отец устыдил меня, рассказав историю о Демосфене, который преодолел этот дефект и стал знаменитым оратором.

Замечание Деметриона было важно, так как этот мальчик имел физический изъян и раньше испытывал насмешки.

Перехватив взгляд одного из учеников стоявших в отдалении, грек сделал знак ему подойти. Мальчик направился к нам. Это был ученик из старшей группы.

Он подошёл, вежливо поклонился мне и затем перевёл взгляд на Деметриона. Его вьющиеся волосы были перехвачены лентой. Над верхней губой еле проклёвывала растительность, а из-под чёрных бровей смотрели пытливые карие глаза.

Деметрион взял его за руку и начал что-то быстро говорить по-гречески. Мальчик закивал, слушая его. Затем что-то переспросил. У него был свободный греческий, и это меня очень удивило. Деметрион показал ему рукой на скамью у самой стены, и я отчётливо услышал «Тициос». Мальчик развернулся и направился в ту сторону.

– Он превосходно говорит по-гречески, – сказал я, кивая ему вслед. – Я знал, что здесь хорошо преподают языки, но не думал что настолько.

Деметрион улыбнулся.

– Это потому, что он сам грек.

– Грек?

– Да.

– Грек учится в Риме?

«Неужели Педагогиум стал настолько хорош, что теперь они посылают своих детей сюда?» возник вопрос в моей голове.

Деметрион рассмеялся.

– Он особенный грек. Он – мой младший сын.

Я смотрел в спину удаляющемуся мальчику.

– Мы знакомы давно. Ты никогда не рассказывал о детях, – сказал я.

– У меня их двое. Старший остался в Смирне и пошёл по стопам деда, а этот пошёл по моим стопам.

– У них, должно быть, есть мать, философ? – спросил я, и тут же спохватился не прозвучало ли это бестактно. Однако, Деметрион не воспринял это так.

– Я женат. Боги даровали мне хорошую жену. Она живёт со мной в Риме.

Он посмотрел мне в глаза:

– Называя меня философом, ты делаешь мне одолжение, Луций. Философ из меня не получился. Философ тот, кто любит мудрость. Мудрость, по-гречески ‘София’, очень ревнивая дама и не терпит соперниц. Она требует служить лишь ей, и лишь тогда платит тебе взаимностью. Не знаю ни одного из философов, кто был бы счастлив в браке. Супружество для них было обузой. Но я не таков, я счастлив в браке. Я не стал философом, зато стал учителем.

– Ты замечательный учитель, Деметрион. B философ тоже.

Тем временем его сын подошёл к скамейке и легонько похлопал по плечу одного из воспитанников, что-то ему сказав. Тот поспешно обернулся. Я вытянул руку и помахал ему. Мальчик с трудом встал и направился к нам, сильно хромая и опираясь на посох.

Подойдя к нам, он сделал уважительный поклон Деметриону:

– Учитель.

– Я оставлю вас, – сказал Деметрион и поднялся, чтобы уйти.

***

– Привет тебе, славный советник.

Мы обнялись. Тиций присел, положив посох рядом.

– Ты уже говоришь как взрослый. – Я улыбнулся. – Дай-ка я на тебя посмотрю.

Я отодвинулся и сел чуть боком, чтобы лучше рассмотреть его. Я не был здесь около месяца. У него были красивые глаза. Совсем как у его матери. Говорят, если первым рождается сын, он похож на отца. Тиций был исключением.

– Тебе хорошо здесь?

– Да, очень.

Я знал это. Я спросил просто так.

– И у тебя есть здесь друзья?

Он кивнул:

– Да. Они настоящие друзья. Они не смеются надо мной.

– Почему ты думаешь, над тобой должны смеяться?

– Раньше где я жил, надо мной смеялись.

Он опустил глаза. Обычно, детская память не самая цепкая, что касается прошлого. Но Тиция она не отпускала.

– Те, кто над тобой смеялся не были твоими друзьями. Друг не видит недостатков в тебе, так и ты не видишь недостатков в нём. Он всегда старается тебе помочь и ценит тебя просто за то, кто ты есть.

Я вздохнул.

– Послушай меня. Тебе не нужно вспоминать то, что было в прошлом, ладно? Теперь для тебя всё по-другому. Так или нет?

– Конечно. Конечно, по-другому.

– Я знаю, что тебе непросто что-то забыть. Но это стоит сделать. Обещай мне, что не будешь вспоминать прошлое хотя бы при мне.

Он пристально посмотрел на меня.

– Я обещаю.

– Вот и славно. Деметрион сказал мне, что ты хочешь изучать философию…

– Он говорит, мне пока рано. Философия учит мудрости. А я хочу быть мудрым.

– Он прав. Ещё она учит стойкости.

Он повернул голову и посмотрел на меня чуть искоса. Как же это похоже на её манеру.

– А ты изучал философию, славный Луций?

– Если это можно так назвать. Слушал лекции и прочёл пару книжек…гм, но не уверен, что всё понял. Между прочим, это сложная вещь, приятель.

– А Геллий изучал?

Почему он вдруг спросил о Геллии, ума не приложу. Но мне вправду трудно было представить моего друга за этим занятием. Разве сидящим за чашей фалернского и уплетающим луканскую колбаску с чесноком? Я усмехнулся и пожал плечами:

– Этого я не знаю. Он мне этого не говорил.

Тиций отвёл от глаза, что-то раздумывая, затем вновь посмотрел на меня.

– Я хочу быть мудрым и стойким. Как ты и Геллий, – вдруг произнёс он совершенно по-взрослому.

Я напустил серьёзный вид, чтобы сдержать улыбку. Со стойкостью не знаю. Но насчёт мудрости и, особенно, Геллия, тут он загнул.