***

Я сдержал слово. На празднике в храме Венеры при большом скоплении людей, я сбросил с себя тунику, оставшись в узенькой повязке едва прикрывавший мне промежность – и пал ниц перед ней. Прерывая пение гимнов, я прокричал так, что эхо стен отразило мои слова: «не Венере, но тебе поклоняюсь, Фабия Амбуста, богиня соблазна!»

Пение гимнов оборвалось, воцарилась тишина. Жрец гневно посмотрел на меня, а люди обомлели от моей наглости. Под возмущенные крики, я бы схвачен и вытолкан вон…

Я не помню когда в последний раз мой отец был так зол. Когда я вошёл в его комнату, там стояла прислуга, и он отдавал распоряжения. Он выгнал прислугу и закрыл дверь. Он велел мне стоять и слушать. Я стоял, низко опустив голову, и слушал, а он ходил вокруг меня и говорил. Он начал тихо, но раздражаясь всё больше, повышал голос. Он сказал, что я опозорил наш род, а для патриция нет ничего хуже родового позора. Он сказал, что его брат, сенатор Луций Ветурий Филон отчитывал его как мальчишку. Он сказал, что его самого хотели выдвинуть на важную должность, но теперь из-за меня об этом можно забыть. Я чувствовал стыд. Я молчал и смотрел в пол, так как мне нечего было сказать. Наконец он успокоился. Он спросил меня был ли я пьян тогда. " Нет, – ответил я. – Я не был пьян. Это было пари. Это было делом чести. Я проиграл пари, отец». Он долго смотрел мне в глаза, словно желая прочесть в них ответ. Думаю, мой ответ ему не был нужен. Он догадывался, что здесь была замешана Фабия. Он лишь глубоко вздохнул и сказал, чтобы я убирался с его глаз долой.

Отец сделал щедрые пожертвования храму Венеры. Помимо них за мой проступок курия назначила мне общественные работы сроком на месяц при храме, где я наряду со слугами и рабами подметал полы, подливал масло в светильники, мыл колонны и стены, что-то переносил, и всё тому подобное. Работа внутри храма была легче для меня чем вне его из-за шуток и насмешек. Когда я мёл прихрамовую площадь, молодые загорелые торговки в теле перешёптывались и откалывали что-то вроде «ну-ка, обнажись передо мной, красавчик, чем я хуже? ". Я краснел, отшучивался или не отвечал вовсе.

Всё произошло именно так: быстро и неожиданно, словно невидимая рука направила нас друг к другу. И за это мы оба теперь несказанно благодарны судьбе.

Ей был девять, когда они приехали в Рим из Пиценума, спасаясь от галльских набегов. Её отец был незнатного рода и имел сабинские корни. На севере у её отца был земельный надел, и он занимался виноградарством. Продав землю за гораздо меньшие деньги чем она стоила, он купил землю в Лации, чтобы продолжить дело. На остатки денег он нашёл полуразваленный домик на окраине Рима, куда отправил семью, состоящую из жены, троих детей и одной служанки. Отец навещал их два раза в неделю, но и иногда и того реже. Воспитанием занималась мать.

Вскоре Плиния и её сестра пошли в школу. Наше образование позаимствовано у греков. Их же система разнится от сословия к сословию, так же и у нас: люди с достатком нанимают для своих отпрысков именитых педагогов, как правило греков, которые учат детей на дому, в то время как родители небольшого достатка отправляют детей в частные школы – там преподают учителя за гораздо меньшие деньги. Бедные же учат детей в общественных школах или людусах, где из предметов преподаётся лишь письмо и счёт. Считается, что ученик обученный педагогом на дому, лучше успевает по-сравнению с теми, кто ходит в школу. Но это не совсем так. В Риме есть две частные школы (об одной из них я расскажу позже), где уровень педагогов очень высок.

Первые два года в Риме, по признанию Плиния, были тяжелы для неё. Помимо холода зимой, нехватки денег на уголь и скудной пищи, были и тяготы душевные, ибо для неё, привыкшей к тишине, природе и простору, жизнь в городе казалась невыносимой. Но прошло два года, и жизнь наладилась. Её отец хорошо разбирался в сортах винограда и выбрал те, которые пригодны для здешней почвы. Кроме того, он знал толк в смешивании и умел выбрать нужную пропорцию для того, чтобы вино обрело свой «нрав». В своём труде он не забывал воздавать почести Вакху и Церере, жертвуя суммы на устроение празднеств – а боги, очевидно, благоволили ему в ответ. Поэтому, имея небольшое имение и малое число работников, он добился того, что его вино заслужило похвалу среди знати. Ещё больше лести его вину добавил Велий Фортунат, известный римский гурман; человек жизнерадостный и большой знаток вин, он однажды распробовал его вино и раструбил об этом всему Риму. Таким образом дела отца Плинии резко пошли в гору. Вскоре он купил новый, более просторный дом и теперь постоянно проживал с семьёй в Риме, а в поместье нанял толкового управляющего.

Мы познакомились на званом ужине. Помню, как я открыл дверь и вошёл. Плиния сидела возле окна и что-то тихо напевала. На коленях у неё была видна маленькая кошка, которая подпевала своим мурлыканьем. Плиния была смущена. Увидев меня, она погладила кошку и, поцеловав в темя, поставила её на пол. У Плинии были большие карие глаза, овальное лицо и волнистые волосы. Когда она заговорила, я услышал мягкий голос. Моя будущая жена была мила и привлекательна, но не ослепительная красавица. Или, как бы это сказать лучше… она не стремилась подчеркнуть это. Она была не так щепетильна к своей внешности, как Фабия. Она не использовала масла для кожи или искусно увивала волосы, или подводила глаза и губы. Она не стремилась утвердить себя перед мужчиной с помощью чего-то внешнего. Её красота была другая и в другом. Но это я разглядел уже после.

Как всякая девушка, Плиния мечтала найти достойного и любящего супруга. Но в Риме лишь отцы определяют судьбу дочерей. Она была готова смириться с выбором отца. Тем не менее неустанно молила Юнону о том, чтобы та направила мысли отца на верную стезю в поиске мужа для его дочери. Теперь, оглядываясь назад, когда мы счастливы в браке и имеем детей, я вижу, что Юнона услышала её.

Странно, но после первой встречи мы не искали повода встретиться вновь. Новые встречи произошли непредвиденно. Следующая случилась через шесть дней после первой и, опять же, после визита их семьи в наш дом. Точно так же и другая. Третья, однако, была только между нами. Она произошла случайно на одной из улиц Рима, где я встретил её в сопровождении подруги. Кажется, это было недалеко от портика Руфия. Я говорю так потому, что ни я, ни она, на самом деле не питали никаких планов о продолжении знакомства, а всё, что произошло после, произошло как бы волею судьбы.

Эта третья встреча решила всё. Плиния попрощалась с подругой, и мы остались вдвоём. Мы долго гуляли. Я что-то ей говорил, уж не помню что, а она с интересом слушала. Затем уже я слушал её рассказ о галлах, и том как им чудом удалось избежать плена. Это был грустный рассказ. Я проводил её до дома. После чего спросил, могу ли я прийти к ней, чтобы снова увидеть её. Она ответила, что почтет это за большую честь.

***

Здесь я хотел бы немного отвлечься от воспоминаний о свиданиях с моей будущей женой и вспомнить одно поразительное событие, которые случилось именно в ту, третью встречу. Тогда я не придал этому значения, но теперь, с годами, размышляю над тем что я видел и слышал, и это не выходит у меня из головы.

Как сейчас помню, день близился к вечеру, и я провожал Плинию до дома. Мы находились в районе где-то между Мугонием и Велией. Мы шли и разговаривали. Затем мы свернули на Виа Сакра и прошли шагов сто вдоль древней стены, известной у нас как Энейская. Люди, проходящие мимо нас, не вызывали нашего любопытства. За исключением одного человека. Этот человек заметно выделялся из толпы. На первый взгляд, он был совершенно растерян. Вид его был таков, будто или заблудился, либо не понимал как он сюда попал. Так бывает с чужестранцами, либо с теми из стариков, у которых отшибло память. Я сказал про стариков, потому что на вид тому человеку было не меньше семидесяти. Щеки его покрывала густая щетина с проседью, а само состояние его было крайне усталым, не сказать, измождённым. Однако он твёрдо стоял на ногах, бросая удивлённые взгляды по сторонам. Я не придал бы этому значения – мало ли какие люди бродят по Риму, если бы не одно обстоятельство: когда он обратил взгляд на меня и Плинию, он моментально преобразился и сделался необыкновенно взволнован. Мы с ней заметили это. Увидев нас, он тут же вытянул руку, видно, стараясь привлечь наше внимание, но вдруг опустил, словно сожалея, что заставил нас остановиться. Мы, однако, остановились и посмотрели на него с удивлением. Вдруг губы его задрожали, а из глаз потекли слёзы. Я тут же подошёл к нему, оставив Плинию в стороне. Теперь я рассмотрел его лучше. Лицо его было ничем не примечательное. Но оно чем-то напомнило лицо моего родного деда. Что-то удивительно знакомое было в его облике; нечто неуловимое из Ветуриев, я затрудняюсь сказать что именно – его ли голос, лоб, разрез глаз или пропорции тела. Но он этот человек показался мне удивительно знакомым. Когда я подошёл к нему, он увидев меня, опустил глаза, видимо стесняясь своих слёз не приличествующих мужчине, и лишь тихо вздыхал. «Что такое? Что случилось, почтенный? – спросил я, осторожно тронув его за плечо. – Тебе нужна помощь?». Он не отвечал мне. Наконец поднял глаза. Посмотрев на меня, он вдруг успокоился и попробовал улыбнуться. Он долго рассматривал меня с некоторым интересом и удивлением. Как я сказал, этот старый человек при многом том, что имел во внешности свойственного нашем роду, совсем не был моим родственником. Ни ближним, ни дальним. Я подумал, что Рим – большой город и здесь масса похожих людей, если уж я сам видел молодых людей похожих на меня, а мои друзья путали меня с другими на улице. Тут я увидел в его левой руке один предмет, который не заметил раньше. Это были вавилонские часы, вещь крайне редкая для наших мест. Я видел их лишь единственный раз (уж не помню где) и был восхищён простотой их работы и искусством стеклодувов. Заметив, что я бросил на них взгляд, он переложил их в другую руку. Они теперь стояли у него на ладони и он разглядывал их с удивлением, словно ребёнок увидевший необычную игрушку. Песок струился из одной сферы в другую.