– Да.

Я снова открыл сумку и вынул кожаный футляр, прошитый серебряной нитью. Там лежали мои церы и стилус. Я вынул их из футляра. Пролистав пару дощечек со своими записями, я протянул Тицию.

– Вот, пиши здесь. И если захочешь, можешь что-нибудь нарисовать.

Мальчик положил церы на колени и взял стилус в правую руку. Он задумался.

– Тиций…

– Что?

– Напиши ей на том же языке.

– Почему?

– Ей будет приятно.

Я поднялся со скамейки и погладил его по голове.

– Пиши. А я пока пройдусь.

Я неспеша пошёл по дорожке к тому месту, откуда к нам пришёл Тиций. Я намеревался обойти здание, чтобы посмотреть как было сделано водоотведение, о котором говорил Деметрион. Но, сделав два десятка шагов, я остановился напротив чаши с камушками и посмотрел на амфору.

Она глазела на меня чёрным оком и будто затягивала мой взгляд, уводя его вниз, в своё жерло.

Повернувшись к чаше на деревянной подставке, я взял один белый камушек. Он был почти идеально круглой формы. Вытянув руку, я прицелился и, после короткого размаха – бросил. Я увидел, что камень угодил прямо в горло амфоры. Я был удивлён сам на себя. Но ещё больше был удивлён тем, что не услышал характерного звука камня о камень (то есть, об обожжённую глину). Это означало, что амфора уже полна камней, ибо я не расслышал звука, либо я не попал…хотя я отчётливо видел, что угодил прямо внутрь.

Я решил проверить. Подойдя к амфоре, я просунул руку в её горло по локоть – благо оно было достаточно широко, чтобы просунуть туда руку – и стал ощупывать стенки. Это были обычные стенки, на ощупь довольно грубые, не самая хорошая работа гончара. Я думал, она была полна камней, которые туда набросали дети, но я не почувствовал их. Тогда я просунул руку полностью, по плечо…Удивительно, но я не нащупал дна. Я вытянул руку назад. Затем снова проделал то же. Определённо, амфора была пуста, и я не чувствовал дна. Такого просто не могло быть. Значит, она была соединена с какой-то трубой и камушки струились по ней вниз. Зачем? Но я же видел, как дети их вынимали. Что за ерунда. Я вытянул назад руку и стал внимательно осматривать амфору. Она стояла в каменной клумбе на уровне пояса и была утоплена до середины в землю, поверх которой была насыпана галька. Я взял амфору за обе ручки и раскачал. Она поддалась. Затем с силой её выдернул из клумбы и опустил на землю, положив боком. Тогда я увидел закруглённое дно…

– Что ты делаешь? – раздался его голос за спиной.

Я обернулся. Тиций стоял передо мной.

– Что ты делаешь, зачем ты её вытащил? – удивился он. – Учитель нарочно поставил её под таким углом. Так он нас учит глазомеру. Когда она отбрасывает тень от солнца утром или днём, мы должны ровно по этой тени отойти прямо на десять шагов.

– Я этого не знал, Тиций. Я поставлю её назад.

– Ты там что-то ищешь?

– Я бросил в неё камень и увидел, как он угодил точно внутрь. Но я не обнаружил его там.

– Такого не может быть.

– Говорю тебе.

– Так давай проверим. Какого цвета был твой камень?

– Белый.

Тиций подошёл, сильно хромая и покачиваясь, и склонился над ней.

– Что ты собираешься делать? – спросил я.

– Просто хочу перевернуть её.

– Не надо, я сам…

Я взял амфору за дно и поднял её. Мы оба отчётливо услышали негромкий гулкий звук чего-то катящегося по внутренней поверхности. Маленький белый камень показался из горла и выпал на траву. Лишь он один. Остальных камней, которые прежде туда положили дети, там не было.

От удивления я открыл рот. Я не верил собственным глазам. Тиций заливался смехом.

– Ой, если бы ты видел… у тебя сейчас такое лицо, – сквозь смех произнёс он.

Мы вернулись к скамейке и сели.

…Неожиданно я почувствовал, как сзади о мою ногу словно провели шерстью, а затем услышал тихий рокот.

Я одернул ногу.

– Это Эпифан, – сказал Тиций. – Он хороший. И очень умный.

Кот, услышав своё имя, промурлыкал. Он был крупный. У него была гладкая серая шерсть с полосками и большие глаза грязно-зелёного цвета, один из которых казался мне темнее чем другой.

Кот сел прямо напротив нас.

Тиций вытянул руку и погладил его.

– Он знает меня.

– Это хорошо.

– Он точно знает меня. И он благодарный. Однажды я угостил его кусочком мяса. За это он где-то поймал мышь и принёс её прямо к моей кровати. Но я не ем мышей, Эпифан, – обратился он коту, смеясь.

Кот мяукнул.

– Ты сказал, он умный…

– Это так. Он всё понимает. Если бы он умел говорить, он мог бы многое нам рассказать.

– Я тоже слышал о том, что коты умны. Когда я был в Египте…

– Ты как-нибудь мне расскажешь о Египте?

– Как-нибудь непременно. Так вот, когда я был там, то многие люди считают кошку очень умным животным с умом почти что как у человека. Кошка у них священное животное, и в их религии есть даже богиня с кошачьей головой. Я видел в Александрии храм в её честь. Но я сам так не думаю, что кошка умна. Собака кажется мне гораздо умнее.

– Нет, кошки вправду умны.

– Ты так считаешь?

– Конечно, не все кошки умные. Как и люди. Но Эпифан умный, – сказал Тиций. – Ты сейчас сам это увидишь. Я покажу тебе.

– Как ты собрался мне это показать? – удивился я.

– Я буду задавать ему вопросы где нужно сказать «да» или «нет», а Эпифан будет по-разному мяукать, отвечая на них.

Я усмехнулся.

Тиций посмотрел на кота.

– Скажи Эпифан, верно ли что расстояние от Рима до Остии тридцать пять миль?

– Ми-уу, – нараспев ответил кот чуть качнув головой, словно этим подчеркивая утвердительный ответ.

– А теперь скажи, верно ли что лишь при царе Нуме двери в храме Януса были закрыты?

– Ми-уу.

Мальчик улыбнулся, и бросив на меня короткий «ну, я же говорил» взгляд, снова перевёл глаза на Эпифана.

– А скажи, Эпифан, верно ли что пять плюс пять будет пятьдесят?

– Мирр-уау! – проголосил Эпифан недовольно.

Я улыбнулся. Я догадался, что кот надрессирован, и эти вопросы, возможно, задавал не только Тиций и другие тоже, подкармливая его за правильные ответы. Зная, что кошки на слух хорошо запоминают комбинацию звуков, это было неудивительно.

– Можно я его спрошу?

– Пожалуйста, – сказал Тиций.

Я наклонился к коту.

– Скажи-ка, правда ли что в храме Януса есть тайная кладезь?

Мы смотрели друг на друга. Кошачьи глаза с чёрным продольным зрачком внимательно изучали моё лицо.

Эпифан молчал. Я поднял спину в исходное положение.

– Он знает ответ. Просто он видит тебя в первый раз и стесняется, – сказал Тиций.

Кот поводил мордой и, уловив запах, вильнул хвостом и неторопливо направился в сторону кухни.

– Ты написал что-то для своей мамы?

– Да, славный Луций. Я мог бы тебе прочесть, но ты не знаешь нашего языка. Я могу рассказать, что я написал.

Он передал мне церы. Одна страница была исписана полностью.

– Не нужно мне рассказывать. Это должно быть между вами… о, я вижу здесь рисунок. – Я перевернул страницу. – Что это?

– Это я, мама, ты и Геллий.

– Постой, так мы…на корабле?

– Да, на большом корабле.

– А куда мы плывём?

– Не знаю. Мне просто хотелось, чтобы мы плыли куда-то.

Со времени моего визита в Педагогиум прошло две недели. За это время случилось то, что я никак не мог предвидеть и что, к несчастью, имело плохие последствия для меня. Как итог, теперь я находился на заседании комиссии, больше похожей на суд.

Претория Перегрина. Капитолий, Рим. 10 часов 00 минут.

– Данной мне властью я открываю заседание, – торжественно произнёс Лициний. – Мы собрались здесь, чтобы рассмотреть дело старшего советника Капитула. Пусть квестор Прокул объяснит цель нашего собрания.

Прокул поднялся с места.

– Я пришёл донести мнение комиссии сената о советнике Капитуле, прежде удостоенным быть твоим, почтенный Лициний, преемником на посту претора. Но недавние события изменили положение дел и заставили комиссию пересмотреть это решение. Сенаторы отозвали ходатайство и уполномочили меня лично расспросить советника Капитула, чтобы на месте принять окончательное решение.