– Вы когда-нибудь видели Эбера Хартмана рядом с Адрианой? Как они разговаривают, куда-то идут вместе или проводят время друг с другом?

– Нет, никогда, – качая головой, ответил доктор. – Я даже не могу себе это представить, – дополнил он свой ответ.

– Хорошо, доктор, – поставив напротив фамилии Эбера в своём блокноте прочерк, продолжал Бебель. – Давайте теперь поговорим об Эверте Леманне, – протягивая дело Леманна доктору в руки, сказал Бебель.

– Про этого пациента я могу рассказать и без дела. Его имя и фамилия у меня оскоминой на языке. Меня замучили расспросами, когда с ним всё случилось, – действительно замученно ответил доктор.

– Вы про суицид? – ободряюще спросил Бебель.

– Если всё сведётся к Адриане Мерч, то давайте я сразу же скажу: Эверт Леменн – несформировавшийся подросток в теле восемнадцатилетнего мужчины. Он бы даже гипотетически не смог заинтересовать Адриану, если вы об этом. Тем более он был здесь всего полгода, этого времени не хватило ему просто на адаптацию, не то чтобы заводить друзей, затем его перевели.

– Хорошо, продолжим, док. Эван Кёниг, – протягивая очередное личное дело, сказал Бебель.

– Эван Кёниг, Эван Кёниг, – несколько раз произнёс доктор, будто бы пытался вспомнить и у него это не получалось. Он начал листать карту, просмотрел личные характеристики, затем диагнозы, прошёлся по листам с историей болезни и, пролистав больше четверти карты, воскликнул: – Вспомнил! Этот мальчик, почему мальчик, потому что он попал сюда в совсем юном возрасте, а пробыл очень долго, почти десять лет. То, что было с ним при поступлении, я могу сказать только со слов, записанных в карте другим врачом. Когда я заступил на пост главного врача, Эван уже достаточно подрос. Он избавился от всех недугов и был замечательным парнем, – врач хотел что-то добавить, но Бебель его перебил:

– Почему же он тогда так много провёл здесь времени?

– Потому что мальчик был полным сиротой. За ним никто не мог приехать. И его дело в Югендамт мы передали по его ходатайству, когда тот решил для себя, что готов покинуть эти стены.

Ответ доктора был исчерпывающим, но у Бебеля как будто в голове появилось очень много новых вопросов.

Доктор продолжал:

– У мальчика случилась большая трагедия в жизни, об этом тогда писали все газеты Германии, – с выдохом сожаления сказал он.

– Охарактеризуйте его как личность, – не отрываясь от блокнота и не поднимая глаз, попросил журналист.

– Эван был достаточно скрыт, хотя пытался таким не казаться, но это чувствовалось. Хлопот больнице он не приносил, наоборот, помогал, медсёстры его любили.

– Вы когда-нибудь видели их вместе с Адрианой? – уже обыденно спросил журналист.

– М-м-м… – задумался доктор, – да, мне кажется, я видел, как они разговаривают друг с другом, – медленно, с расстановкой, будто вспоминая, говорил доктор и в конце добавил: – Может, один или пару раз.

Бебель задал ещё вопрос:

– Как Эван покидал стены больницы? Его провожали, кто-нибудь прощался с ним?

– Вы знаете, нет. Обычно проводы происходят, когда кто-то из родственников приезжает забрать пациента и привозит какие-то угощения, а здесь он просто зашёл в мой кабинет в то время, которое у нас было обговорено, забрал кое-какие документы и ушёл. Ах да, – как будто вспомнив, добавил док, – я спросил его, попрощался ли он с кем-нибудь, ему так долго эти стены были домом. Он удивился и сказал: «У меня здесь никого нет». И ушёл, – закончил врач, взглянув на часы. – Давайте побыстрее закончим, времени уже немного, меня ждут пациенты, – обратился он к своему слушателю, – кто там у нас остался? – вопросительно посмотрел на Бебеля в ожидании, что тот протянет ему дело Эрика Шлоссера.

– Доктор, вы знаете, мы закончили, – удовлетворённо сообщил Бебель, вставая.

– Очень хорошо, – радостно произнёс врач.

Мужчины пожали друг другу руки, и Бебель удалился.

В семнадцать лет он впервые обратил внимание на девочку. Он увидел её в приёмном отделении, когда помогал старшей медсестре относить постиранные простыни из прачечной. Молодой человек задержал на ней взгляд, заметив огромные голубые глаза, выглядывающие из-под пледа, которым она была укрыта вместе с головой и ногами, поджатыми к себе, сидя на стуле. Рядом стояла женщина в полицейской форме. Кабинет лечащего врача открылся, и оттуда вышли врач и другой полицейский, который произнёс: «Адриана, подойди». Девочка нехотя встала. Она оказалась довольно высокой и стройной, ей было лет шестнадцать на вид, приталенная кофта обтягивала её уже сформировавшуюся грудь, но больше внимание молодого человека привлекли её руки. Оба запястья были перебинтованы, но даже сквозь марлю просочилась кровь.

Он не мог дольше задерживаться, его подгоняла медсестра.

Ночью он не спал, в его комнате было очень душно, ему то становилось жарко под одеялом, то холодно без него. Ему надоело маяться, он встал, вышел из комнаты и направился к покоям медсестры. На посту никого не было, кругом царила тишина. Он взял со стола, стоявшего у поста сестры, пластиковый стакан, из тех, которые там уже стояли, наполненные водой. И пошёл дальше. Пройдя весь этаж, он подошёл к лестничной площадке, находящейся между вторым и четвёртым этажами. На площадке стоял стол, этот пост занимала сестра Зоя – русская женщина, хорошо знающая немецкий, чья семья эмигрировала в Германию ещё в 60-ых годах. Она спала за столом, положив голову на руки, сложенные друг на друга. Он хотел проскользнуть, но у Зои был чуткий сон.

– Что, опять бессонница? – тихо, сонным голосом спросила она.

– Да. Очень душно, хочу пройтись немного и сразу же вернуться, может, удастся заснуть, – с надеждой в голосе ответил парень, добродушно улыбнувшись.

– Хорошо, иди, только тихо, – наказала ему Зоя.

Молодой человек прошёл вниз, потом спустился ещё на один этаж. И на первом этаже оказался около железной решётки, которая перекрывала проход в отделение пациентов с острыми психозами. Он посмотрел на длинный коридор, стояла абсолютная тишина, дверей в проёмах палат не было. Вдалеке виднелся свет лампы на столе медбрата. В этом отделении работали только мужчины, с буйными пациентами нужно много силы, о чём было известно не понаслышке. Он вспомнил девушку, которую видел днём в приёмном отделении. Она должна находиться в одной из этих палат.

– Адриана, – шепнул он, и только стены видели, как в ту минуту от улыбки сверкнули в свете лампы, светившей вдалеке, его зубы.

Адриана находилась в отделении с решётками на окнах и мягкими стенами около двух месяцев. Но даже находясь в таких условиях, она давала всем знать о себе. Из-за приёма активных препаратов ей периодически виделись галлюцинации. Голоса, звенящие в голове эхом, плывущие стены, собственное тело, которым ты не управляешь и можешь просто застыть на месте, желая идти, но у тебя не получается, ноги слишком тяжёлые. Происходящие с её сознанием и телом метаморфозы пугали, и у неё случались частые истерики, она кричала днём, но это быстро удавалось купировать. Ночью дела обстояли намного хуже. То не хватало дежурных, чтобы просто её поймать, удержать, то ещё случалось что-то. Она зачастую будила своими криками других больных.

Наступил момент, когда главный врач разрешил выводить Адриану на прогулки, сначала постепенно, под присмотром, ограничивая по времени, увеличивая его с каждым днём, давая привыкнуть к местному социуму. Однажды Адриану под руки вывели впервые за долгое время нахождения её в клинике на уличную прогулку два санитара. Со стороны Адриана выглядела очень жалостливо. Она шла медленно, санитары слегка подтягивали её за собой. Она жмурила глаза, спасаясь от апрельского яркого солнца. Одета она была не лучшим образом, сверху наброшена длинная кофта. По размеру явно не принадлежавшая ей. Она щурилась, рассеянный взгляд, вид потерянного во времени человека, плечи округлены и сведены, пальцы рук смотрели в разные стороны, её держали под руки, но она словно не ощущала эту поддержку, а искала пальцами, за что бы ей ухватиться. Ноги ставила тихонько, неуверенно, одну за одной, слегка ступая, ища опору. Её знобило, но при этом с неё тёк пот. Она была обколота транквилизаторами.