Но, как стало известно позже, слёзы эти были вызваны непонятно чем, и жалко Йохану было, очевидно, только одного себя, что он не скоро выйдет, как он выразился, из «этой дыры».

Вечером того же дня Йохан со своим другом сидели в палате и ждали ужин. Ужин им принесла та самая Роуз Беккер, остающаяся дежурить в ту ночь. Медицинская сестра пришлась по вкусу Йохану, и ночью с другом они пробрались в дежурный покой, где жестоко избили и изнасиловали бедняжку.

Униженная и оскорблённая, Роуз Беккер знала, чей это сын, но просто так оставлять она этого не желала. Главный врач с подчинённой точек соприкосновения в интересах уже не нашли. Последовало увольнение. Роуз Беккер стала представлять собой бомбу замедленного действия, и всё было бы хорошо, если бы она сначала пошла к репортёрам со скандальной историей, а потом звонила отцу Йохана с угрозами. Но она всё сделала наоборот. Да, дети могут совершать ужасные поступки, да, родителям может быть за них стыдно вплоть до презрения, но они останутся для родителей детьми. Уж тем более – слушать угрозы со стороны девицы и нравоучения действующий премьер-министр был не готов. Позвонив ему с угрозами и сказав, что следующий её поступок – это поход к представителям прессы, она сама смоделировала всё то, что с ней происходило далее.

Представители прессы сами вышли на неё, и нужно отметить ушлость и этих тоже: до того как Роуз Беккер упекли в психиатрическую лечебницу в Дюссельдорфе и закололи препаратами, она успела им поведать всю историю от причин попадания Йохана в больницу Шарите до её избиения и изнасилования. Интервью было успешно записано на диктофон, а потом продано в The Insider под грифом «абсолютно секретно», на тот случай, когда будут приближаться выборы и потребуется компромат, всем же известно, что такие события сопровождаются битвой и выигрывает тот, у кого больше денег, и как пригодится материальчик на первую полосу. Да и вообще пресса и власть всегда были неразделимы друг с другом. У тех и у других есть ниточки, за которые можно дёргать.

Таким образом, Франц Бебель попал в больницу Шарите и сразу же обозначил перед врачом, что он хочет от него.

Они вместе вышли из кабинета и направились в бывшую, опечатанную полицией, палату Адрианы.

Отворилась дверь. В нос Франца Бебеля ударил спёртый запах. Невыносимая духота! В комнате было прибрано, ощущалось спокойствие, или даже не спокойствие, а отсутствие жизни, движения. В палате было мало света, один луч солнца, пробравшись сквозь щель, созданную неплотно зашторенными занавесками, по диагонали к полу подсвечивал частички пыли, танцующие в воздухе. И всё чувство умиротворения, кажущееся раньше, пропадало. Доктор зашёл следом за Бебелем.

– Не стоит, доктор, я справлюсь сам, – твёрдо сказал Бебель.

И недовольный врач попятился назад, а потом и вовсе закрыл за собой дверь. Бебель остался в палате один.

Франц подошёл к окну и раздвинул шторы, чтобы комната наполнилась светом. Окно выходило на сад. «Отличный вид», – подумал Бебель.

Сначала он просто обошёл палату. Она была небольшой. Никаких лишних предметов интерьера, да и личных вещей Адрианы было немного. Он подошёл к полке, на которой лежали книги, журналы, одна тетрадь, и стал перебирать листы книг, бегло просматривать записи в тетради. Дальше – стол со всеми встроенными шкафами. Но и там ему не удалось ничего найти. Он заглянул под кровать, под матрас, прощупал подушку – ничего. В шкафу с одеждой он тщательно перебирал каждый лоскут. Бебель не знал, что он ищет, но что-то быть должно. Когда вещей практически не осталось, он с досадой огляделся. «Как же так? Ни одной зацепки. Просто ни одной». Он пошёл к выходу, ещё раз через плечо оглядел комнату и внутри себя произнёс: «Мимо, Бебель, мимо».

Подойдя вплотную к двери, он упёрся взглядом в своё же отражение в зеркале, висящем на двери. Зеркало висело на двери, а напротив было окно, и, стоя так, можно было через зеркало смотреть в окно. Бебель ухмыльнулся, подошёл ещё раз к окну, оглядел виднеющуюся территорию больницы. Франц собрался уходить, но, стоя теперь уже у окна, посмотрел напоследок в зеркало. «Ну, не всегда ты и прав, Бебель, ничего нет», – смеялся он сам над своей неудачей. И, состроив себе гримасу в зеркале, склонил голову к правому плечу. На зеркало попали лучи солнца. Какая-то надпись прямоугольником стала отчётливо видна на тени, отбрасываемой зеркалом. Зеркало просвечивало. Бебель подошёл к нему, предвкушая сладость удачи, но особо не радуясь, чтобы не разочароваться. Он просунул руку между зеркалом и дверью. Удача ему улыбнулась!

– Доктор! – ворвался Бебель в кабинет главного врача.

Врач, не отрываясь от своих дел, – он сидел за столом и что-то писал, – не поднимая головы, спросил:

– Вы закончили?

– Да, будьте добры показать мне журналы, где вы ведёте записи с именами пациентов больницы, – очень торопливо, проходя через вытянутый кабинет врача к его столу, сказал Бебель.

– Хорошо, сейчас. И надеюсь, на этом мы будем квиты, – посмотрев на Бебеля, сказал врач.

– Посмотрим, доктор, посмотрим, – поторапливая врача всем видом, отозвался Бебель.

Врач встал, обошёл кресло справа и приблизился к полкам, похожим на библиотечные. Начав поднимать руку, помедлил:

– За последний год подойдёт?

– За три, – ответил Бебель.

Достав три журнала, он подошёл к Бебелю и протянул ему. Бебель тут же, жадно хотел было взять журналы, но почувствовал сопротивление. Врач продолжал держать их. Заглянув Бебелю прямо в глаза, он искренне произнёс:

– Я вас очень прошу, верните их мне.

– Хорошо, док, – честно пообещал Бебель.

Он направился с добычей домой. Его квартирка-студия находилась на окраине Берлина. Она была настолько мала, что велосипед, которым Франц любил пользоваться летом, размещался на стене. Балкон тоже имелся, но Франц никогда не выходил на него, а курил прямо в квартире возле балкона, приоткрыв дверь. Он боялся высоты. Дома никогда не было еды, но зато стояла кофе-машина, и хранился запас сигарет. Когда коллеги смеялись над ним по этому поводу, он говорил: «Зато меня дома ничего не отвлекает, и я могу там работать, а не приходить, чтобы поесть». Самое главное, что было у Бебеля в квартире, – это его рабочий стол, за ним он проводил всё свободное время.

Придя домой, он начал искать. Страница за страницей он пролистывал журналы, просматривая имена пациентов. Он просидел до поздней ночи. Из трёх журналов ему удалось выделить четыре имени.

Адриана Мерч родилась в Берлине. В обеспеченной семье. Папа был местным политиком, статным мужчиной пятидесяти лет, мама – необыкновенно красивой, на двадцать лет младше своего супруга женщиной, немного капризной, своенравной, но при этом имела хорошее воспитание и умела держаться на публике, что, безусловно, поддерживало имидж супруга. Они были красивой парой. Он налюбоваться не мог своей прекрасной женой, с удовольствием выполнял её капризы, желая взамен видеть её улыбку и горящие глаза. А она была к нему терпеливой. У мужа была достаточно нервная работа, поэтому ей часто приходилось его успокаивать, приободрять, выслушивать сквернословия и оставаться в постели по ночам одной, пока муж работал в кабинете.

Адриана появилась на свет прекрасным летним деньком. Младенческий плач раздался в палате и врезался в сердце женщины. Малышку окутали в одеяло и протянули ей. Дрожащими руками она прижала крошку к себе, своего маленького ангела. В ней не было того, что было во многих новорождённых, – синеватого оттенка кожи, сморщенного лица и мутноватых глаз. Оказавшись в руках мамы, девочка смотрела на неё ясными глазами тёмно-синего цвета, у малышки было ровное гладкое личико с розовой кожей, и от неё исходило необыкновенное спокойствие. Молодая мама не могла оторвать взгляда от своей драгоценной малышки.

Женщина радовалась тому, как супруг начал перераспределять приоритеты, более ответственно подходить к планированию времени и разделять дела по степени важности, экономить и освобождать драгоценные минуты для семьи. Счастливая мама любовалась, глядя, как муж ловко меняет подгузники, утюжит одежду дочери, купает малышку и с каким удовольствием гуляет и занимается с ней. Девочка росла здоровой и счастливой на глазах своих родителей, детство её было не обременённым. Ей покупались все игрушки, на которые она показывала пальчиком, даже если это была пятая одинаковая кукла.