К трём годам Адриана перестала воспринимать слово «нет». На «нет» у неё срабатывала одна и та же реакция – слёзы и устойчивый крик. Она кричала: «Да! Да! Да!», перекрикивая родителей, притопывая ножками и стуча ручками вдоль туловища. И папа сразу же бежал выполнять любую её прихоть. Конфеты вместо ужина, просмотр мультиков вместо занятий в школе раннего развития, полный шкаф платьев, которые дочка не успевала надевать, потому что вырастала быстрее. Папа приносил ей домой хомячков, попугайчиков и котят, чтобы порадовать любимую принцессу. А в четыре года у Адрианы появились мобильный телефон, планшет и первые серёжки-гвоздики с бриллиантами, которые папа подарил ей на Рождество. Одного похода в детский сад, где Адриане не понравилось, хватило, чтобы они с папой решили – ходить туда незачем… Папа души не чаял в долгожданном ребёнке и ни в чём не отказывал юной принцессе. Адриана росла в роскоши.
Эрих. Май 2016 года.
Когда ей исполнилось тринадцать лет, она влюбилась. Его звали Эрих. Ему было семнадцать. Высокий, спортивного телосложения, блондин с чёлкой, спадающей на левый висок, белоснежная улыбка, – всё это заставляло её светиться. Эрих заезжал по утрам за ней на стареньком мерине и отвозил в школу, а иногда они ехали к нему домой, и это случалось намного чаще. Эрих был совсем другим, не таким, как парни, что приходили в дом Адрианы со своими родителями – коллегами, друзьями отца. Он был из неблагополучной семьи. Он не учился в школе, подрабатывал в мастерской по ремонту мотоциклов, проводил время в большой компании друзей, и они «зависали» в кофешопах – заведениях, где продают марихуану. Для Адрианы всё, что связано с Эрихом, было новым, интересным, манящим. Она надевала утром школьную форму, складывала в рюкзак джинсовую юбку, колготки в сетку, грубые кожаные ботинки, кроп-топ и обязательно чёрный карандаш для глаз. Спускаясь из своей комнаты в прихожую, она говорила маме:
– Пока, мамочка!
– До вечера, милая, – мама провожала её, нежно улыбаясь и закрывая за ней дверь.
Адриана проходила два соседних дома, заворачивала за третий, и, прячась там за мусорными баками, переодевалась, подводила глаза чёрным, распускала волосы и проходила ещё квартал, где её ждал Эрих. «Веселье начинается!» – процеживал он сквозь улыбку, целуя её в губы. Они ехали на огромной скорости из района, где жила семья Адрианы, с красивыми домами и дорогущими машинами, стоящими возле них, в совершенную противоположность. Она была самая счастливая на свете! Она умела особенно чутко ощущать и пропускать себя через это необыкновенное блаженство. Такой же счастливой она ощущала себя все пять месяцев с Эрихом в их первый поцелуй, секс, косяк. Она растворялась. Она любила.
Как ни странно, но Адриане удавалось скрывать всё от родителей. Эти переодевания, выдумки на вопрос «Как в школе?» и неподозрительно нежная Адриана по вечерам за ужином с родителями не наводили их ни на одну плохую мысль.
Родители узнали о том, что в жизни дочери произошли глобальные перемены только после того, как им домой позвонили из школы. Ужас, который пришлось тогда пережить маме Адрианы, считавшей свою семью эталоном, а затем и папы, готовившим в то время предвыборную кампанию на выборы обера-бургомистра, можно было бы сравнить с крушением авиалайнера, на котором, как казалось старшим Мерчам, семья направлялась в светлое, прекрасное будущее, а он потерпел падение и крах.
Вернувшись домой после разговора с классным руководителем, мама Адрианы уставшая поднялась по лестнице дома и медленно подошла к закрытой двери, ведущей в комнату дочери. Её мучала сильная головная боль, в области висков пекло, и она, положив ладонь на ручку двери, сделала глубокий вдох, прежде чем отворить её. Она ощущала страх внутри себя, страх за то, что всё услышанное о её некогда маленькой дочке подтвердится, она увидит или найдёт то, что уже не сможет развидеть и её мир в эту секунду рухнет. Выдох был таким глубоким, что высвободил у женщины место для новых сил, пришедших к ней с новым вздохом, и она фурией ворвалась в комнату. Здесь царил идеальный порядок, вещи все сложены, кровать заправлена, ни одного предмета не на своём месте. Этот притворный порядок, которому она уже не верила, ища и предполагая, что гниль, отравляющая их жизни, спрятана где-то совсем рядом. Женщина начала по какому-то мановению рук открывать шкафы, вырывать ящики из ниш, вытряхивать сумки дочери, вываливая вещи на пол, крушить и разбивать всё, что попадалось на пути.
Неконтролируемая злоба управляла ей, словно кукловод марионеткой! Мысли в голове сменялись с предательских, наполненных дикой яростью к дочери, на горестные, с нотами сожаления о разрушенной картинке их семьи, стыд, страх – весь этот сумбур будто руководил её телом, и она испытывала не только душевную, но и физическую боль, ломоту, словно не она крушила всё вокруг, а будто её разрушает собственное тело, бьющееся о предметы кругом. Когда крушить и разбивать вокруг было уже нечего, обессиленная мать, как будто очнувшись от кошмара, осмотрелась. А был лишь сплошной хаос, такой же она сейчас видела и свою жизнь, которую с трепетом всегда хранила. Она опустилась на колени, и злость вылилась в бессилие, плачь и непонимание.
Позже, когда слёз уже не осталось, в раскиданных вещах она нашла пакетик с остатками какого-то вещества, напоминающего траву, вызывающее нижнее бельё, которое раньше она не видела у дочери, рваные колготки в сетку, неполную пачку сигарет и самое ценное – личный дневник дочери. В другой ситуации она не прикоснулась бы к чужим записям, но сейчас она, задыхаясь, приступила к чтению. На полях каждой страницы было написано: «Erich». Блокнот в 120 страниц был исписан почти полностью старательным подчерком дочери. Она описывала их знакомство, его глаза, губы, руки, то, как впервые пошли гулять… она описывала всё – секс, наркотики, даже запах машинного масла в его мастерской, где они часто занимались сексом, был описан крайне аппетитно. Она любила этот запах, от него всегда пахло именно им – машинным маслом и мазутом. Там было описание вещей, которые даже взрослой женщине были непонятны. Дочь описывала любовь со стороны Эриха к ней, но также и жестокость, и насилие, и боль, затем снова любовь.
– Какой ужас! Поддонок! Мразь! – вырывалось то и дело у женщины.
Дочитывать до конца сил не было, материнское сердце разрывалось. Волосы у лица стали влажными, прилипая к мокрым от слёз скулам. Растрёпанная, обессиленная, эмоциональная выгоревшая изнутри, мать опустилась на пол посреди разбитой фарфоровой вазы и раскиданной по всей комнате одежды. Мозг не справлялся с ударом. Она впала в печаль – на ярость и гнев сил больше не осталось, она выдохлась и ощущала лишь боль.
Она позвонила мужу и попросила приехать домой.
На отце Адрианы не было лица. Он не смог сдержать слёз, видя, как страдает любимая жена, и от собственного бессилия, охватившего его при осознании того, как он, богатый, успешный, должностное лицо, уважаемый человек на работе, привыкший всё держать под контролем, проглядел и допустил, что бы в жизни его семьи стряслось такое?! Мужчина впервые за долгое время ощутил неважность, отстранённость от уймы вопросов и проблем, с которыми ему приходилось сталкиваться на работе ежедневно, и погряз в то, чем поделилась с ним супруга. Он недоумевал. Обида, злость на себя за то, как у него под носом, в его собственном доме, мире, который он идеально выстроил, как ему казалось, могло стрястись такое! У него в голове была куча мыслей и домыслов, но он молчал, боясь вступить в диалог с женой и скатиться до обвинений. От возникшего непонимания, невысказанности, неверия, нервозности и молчания в доме повисло напряжение. Ему захотелось остаться наедине со своими мыслями, сбавить градус собственного накала и не свалить всё на жену, и до вечера он провёл время в своём кабинете.
Вечером Адриана робко зашла в дом. Мама накрывала ужин, отец был рядом, за столом. Услышав, что пришла дочь, отец сжал до боли кулаки, лежавшие на столе.
