Другие пациенты, находящиеся на прогулке в этот момент, стояли и с ужасом смотрели на то, что происходило. Молодой человек, увидевший её однажды в приёмной отделении, был среди них. Состояние, в котором он застал Адриану, повергло его в шок, ему хотелось разогнать зевак, оттолкнуть от неё вцепившихся санитаров и просто обнять, унести в тихое, спокойное место, где никто не притронется к ней. Он желал помочь, поддержать её, но никак не мог, от чего его накрыла злость, пальцы сжались в кулаки. Он резко развернулся и пошёл прочь, в глубину парка. Ему было необходимо остановить нарастающий приступ! Он не мог себя выдать! Нельзя!
За время нахождения в клинике он пережил много собственных внутренних перестроек, он создал целый огромный мир внутри из алгоритмов, заученных ответов, фраз. Всё это было просто необходимо, чтобы выжить в месте, где ты находишься под тщательным контролем, и малейшая оплошность может привести к тому, что тебя просто уничтожат, сотрут память, изничтожат чувствительность к инстинктам, в конце превратят в обмякший кусок плоти, и тогда тебе уже никогда не стать прежним и не выбраться отсюда. А проявление гнева и агрессии – это первое, на что здесь обращают внимание люди в белых халатах. И просто замечанием не обойтись, тебя берут на контроль, и ты уже будто где-то одной ногой за чертой.
Когда его одолевала злость и ему максимально быстро нужно было прийти в себя, так как в клинике ты не бываешь один, рядом всегда кто-то находится, он начинал в голове проговаривать стихотворение, которое когда-то учил с мамой, и «проходить шаги»: каждый шаг равнялся одной строке, он зацикливал внимание на этом, чтобы отхаживать каждую строчку, держать ритм, он повторял четверостишие снова и снова, пока к нему не возвращалось спокойствие. Ощущение вновь приобретённого спокойствия ознаменовывалось тем, что он слышал только свой шаг в шуме других звуков вокруг. Он умел его услышать, даже когда шёл по песку. Это ощущение спокойствия, «слышать свой шаг», шло изнутри.
Ringel, Rangel, Rose,
Butter in die Dose,
Schmalz in die
Kasten, ab morgen
Woll’’n wir fasten,
Übermorgen Nikolaus und du bis raus!
Рингел, Рангел, Роза,
Масло в олове, сало в коробке,
С завтрашнего дня мы хотим поститься,
Послезавтра, Николай, и вы!
Первое время Адриана пыталась привыкнуть к новым условиям, в которых ей приходилось жить, но у неё это плохо получалось. В больнице каждый день действуют очень жестокие законы, и каждый пациент сам выбирает, подчиняться им или нет. Адриана не видела перед собой выбор, после пережитого ею до попадания в больницу. Ей терять нечего, она свободолюбива и склонна каждый день к риску, неподчинению правилам и невыполнению того, чего от неё ждут. Она была по сути бунтарём, и проявлялось её бунтарство во всём. Она не умела держать себя в руках и контролировать эмоции. Во всём доходила до крайностей. От восторга её звонкий смех переходил в крик, превращающийся в истерию. В агрессии всё её нутро рвалось наружу, ей хотелось что-то сломать, кого-то ударить. Если она пребывала в спокойствии, то её умиротворение походило больше на отсутствие жизни, на полное равнодушие ко всему. С ней было сложно. Было непонятно, делала она это специально в качестве протеста или у неё действительно в голове были не все дома. Она отказывалась общаться с другими пациентами клиники, была груба, вырывалась из рук санитаров, выводящих её. На прогулке садилась на землю, брала песок и сыпала на себя, пытаясь будто закопаться в нём. Подходила к спокойным пациентам, стоявшим группами человек по пять-шесть и разговаривавшим, и начинала хохотать, громко перебивая каждого и заглядывая в лица. Это наводило определённые беспорядки. Психи легко провоцируемы, истерия одного цепной реакцией передаётся другому, так и начинался хаос. Адриану несколько раз «выключали» нейролептиками прямо на улице, на глазах других, чтобы исключить уподобления её поведению, и полусонную уводили в палату. Но порой её забирали с прогулки и приводили в чувства в её одиночной палате. А это было намного жёстче. Каждому пациенту клиники знакомо словосочетание «электрошоковая терапия». Кому-то только по рассказам, а кому-то – не понаслышке. Так и приводили Адриану в чувства первое время её бесовщины. Ограничились несколькими сеансами. Судя по изменившемуся поведению Адрианы, ей данный метод лечения не пришёлся по душе, она стала значительно спокойнее.
Она была единственным светом в его жизни. При её появлении рядом он её чувствовал, ощущал, как будто от неё исходила энергия, которая пронизывала его всего, и он начинал сиять. Она заставляла его думать о хорошем, сидя у окна и лёжа на кровати. Он мечтал о ней. Прогуливался по саду, и на его лице играла настоящая, добрая улыбка. Он вспоминал, как увидел её впервые. Она была как испуганный, замерший птенец с напуганными глазами, укутанная в плед. Он много думал об этом пледе. Это так ничтожно – укутывать именно её, именно такую, как она, этим дурацким пледом, который никогда никому и не принадлежал, а был грязной приютской тряпкой. «Всё это не для неё», – крутилось у него в голове. И он знал, что однажды унесёт её, спрячет ото всех, положит в самую чистую, мягкую кровать, будет расчёсывать её волосы, читать стихи, а взамен лишь очень тихо, не издавая ни звука, уткнётся в её волосы лицом и будет вдыхать аромат. Её кожа нежная, будто вечерняя волна, слегка касающаяся ног сидячего на берегу, запах роз, болгарских роз, упавших охапкой в океан. В таком случае морской свежий воздух разбавлял бы аромат душистых роз, наполняя лёгкие и, нет, не душа ароматом, а наоборот, задыхаясь нехваткой, желанием вдыхать снова и снова, забывая выдыхать, пока в лёгких совсем не останется места до полного головокружения.
У него не было возможности говорить с ней, прикасаться к ней. Но он питал себя любовью к ней, мечтая и представляя, как однажды они встретятся.
***
Выдался тёплый августовский денёк, солнце очень медленно и как-то особенно неторопливо взбиралось ввысь по ясному небу. К полудню, перед обедом, пациентов вывели на прогулку. По лестнице, не держась даже за поручни, спускалась Адриана. На её лице слегка заметно виднелся румянец, длинные блестящие волосы лежали за плечами и мягко двигались на лопатках, а несколько передних прядей были заколоты, но даже так самые тонкие волосы были у лица, они не причиняли ей дискомфорта и не щекотали её, а колыхались тёплым ветром. Она была уже опрятно одета, в глазах отсутствовала прежняя чертовщинка. Весь её образ, снисходительный взгляд и мягкие движения руками походили на то, будто снизошёл ангел.
Своим появлением она привлекла взгляды прогуливающихся по двору больницы пациентов и санитаров. На неё смотрел и её тайный воздыхатель. Ему хотелось взять её за руку и отвести в храм! Встать вместе с ней на клирос и петь хор ангелов, воспевающих славу Божию. До чего она была прекрасна…
Она спустилась со ступеней, огляделась по сторонам и направилась в его сторону. Молодой человек впервые почувствовал внутренний подъём, какая-то щекочущая волна прошлась по низу живота, заставив его слегка сгорбиться. Адриана прошла мимо, и лишь ветер, устремляющийся за ней и ударивший ему в лицо, привёл молодого человека в чувства. Он огляделся. Рядом с ними никого не было. Он последовал за ней. Он шёл, крадясь, пока не понял, куда она направляется. Адриана шла в зелёный сад. Больницу с обеих сторон окружали дворы. С парадной стороны находились распашные высокие ажурные ворота в готическом стиле с гербом клиники в виде мифической птицы Симпати. Они вели на небольшой двор перед клиникой по широкой вымощенной дороге. Также этот двор имел пешеходные тропинки. С боков находились церковь и школа. Отдельным небольшим зданием располагалась хозяйственная часть. Задний двор не соединялся с передним, был отделён высокими решётчатыми воротами с прутьями различного диаметра и вычурными завитками, покрытыми от старости мхом. На задний двор можно было зайти только через одну дверь больницы, ведущую во двор. Эта территория предназначалась только для больных. Она была большой, при выходе из больницы во двор находились столики с кушетками для сиденья, тропинки вели в зелёный сад, высаженный ещё первым держателем клиники в год образования. Сам сад далеко расстилался вглубь. Но для безопасности и дабы не терять больных из виду сотрудники отрезали и оградили его железной сеткой, за которую проходить запрещалось. В саду была хорошая почва, поэтому и наполняемость деревьями, источающими свежий приятный аромат, радовала глаз.
