Зоркий Эв или еще более прозорливый Дэвид могли бы ей объяснить.

Хилли желал, чтобы глаза у зрителей выпучились и полезли на лоб; чтобы девочки завизжали, а мальчики завопили. Хотел услышать дружный смех, когда Виктор выскочил бы из цилиндра с бантиком на хвосте и шоколадной монеткой в зубах. Юный фокусник отдал бы все искренние похвалы и аплодисменты за один-единственный вскрик из зала. За то, чтобы кто-то расхохотался до упаду. Или даже грохнулся в обморок, как (если верить брошюре) случилось на выступлении Гарри Гудини, когда он чудесным образом выбрался из большого молочного бидона. Дело в том, что все эти поздравления и хлопки означают одно: ты молодец. Тогда как вскрики, смех, обмороки скажут, что ты достиг величия.

Между тем Хилли подозревал – даже нет, точно знал: величия ему не достичь, хоть из кожи вон лезь. Тяжким ударом стал для мальчика даже не сам провал, а именно горькое осознание, что ничего нельзя изменить. В каком-то смысле это было хуже, чем похоронить веру в Санта-Клауса.

И вот, пока родители считали спад интереса к магии обычным капризом переменчивого весеннего ветра, гуляющего в головах всех обычных детей, на самом деле он стал результатом первого в жизни совершенно взрослого решения: если величие недостижимо, лучше отложить это занятие. Мальчик просто не мог оставить набор под рукой, чтобы время от времени развлекаться от скуки. Слишком глубока была нанесенная рана. Когда чувствуешь: что-то не так с уравнением, лучше стереть его с доски и взяться за новое.

Если бы только взрослые умели столь же решительно отказываться от своих страстей, наш мир, несомненно, стал бы во много крат лучше. Робертсон Дэвис в «Дептфордской трилогии» не говорит нам этого прямо… но намекает изо всех сил.

Четвертого июля Дэвид зашел в комнату брата и снова увидел набор для фокусов. Несколько приспособлений были разложены у мальчика перед носом… а с ними – еще кое-что. Батарейки. Похоже, из большого папиного приемника.

– Хилли, а что ты делаешь? – дружелюбно спросил малыш.

Старший брат помрачнел как туча, вскочил на ноги и вытолкал младшего за дверь; тот даже на ковер приземлился. Все это было так непривычно, что Дэвид от изумления не заплакал.

– Уйди отсюда! – выкрикнул Хилли. – Не смей подсматривать новые фокусы! Принцы Медичи казнили всякого, кто шпионил за их любимыми магами!

После столь громкого заявления он захлопнул дверь перед носом у младшего брата. Дэвид заревел, требуя, чтобы его впустили, но это не помогло. Непривычное холодное упорство со стороны импульсивного, но в общем-то мягкосердечного брата поразило мальчика в самое сердце; он спустился к себе, включил телевизор и, наплакавшись, уснул под «Улицу Сезам».

Интерес Хилли к магии разгорелся с новой силой примерно в то же самое время, когда с Беккой Полсон заговорила картинка с телевизора.

Мальчика захватила одна идея: раз уж он только и способен, что показывать механические фокусы вроде «Умножающихся монет», значит, нужно изобрести свои собственные. Такие, каких никто и в глаза не видел! Гораздо лучше заводных игрушек Торстона[84] или подвесных зеркал Блэкстоуна![85] Если заставить публику ахать, визжать и хохотать до упаду может не только ловкость рук, но и хитроумная техника, быть посему.

Вскоре он ощутил в себе способности к изобретательству.

А короткое время спустя уже был полон идей.

Мысли о создании чего-то этакого и раньше мелькали у него в голове, но все это были смутные грезы, имевшие слабое отношение к настоящей науке, вроде ракеты из картонных коробок, лучевого ружья, подозрительно похожего на палку с куском пенопласта на «дуле», и так далее. Время от времени его посещали более-менее любопытные идеи, однако мальчик от них отказывался, не представляя себе, как воплотить их в жизнь: способности Хилли ограничивались умением забить гвоздь, не погнув, да еще распилить доску – и только.

И вдруг его посетили ясные, словно божий день, замыслы.

«Я стану великим фокусником», – думал юный чародей, привязывая, прикручивая и пристегивая детали друг к другу. Когда восьмого июля мама упомянула, что собирается ехать в Огасту за покупками (голос ее звучал отстраненно; Мэри все чаще страдала мигренью, и весть о погибших во время пожара Полсонах, Джо и Бекке, ничуть не улучшила ее состояния), Хилли попросил ее заглянуть в отдел радиотоваров в молле «Капитолий» и купить ему пару мелочей, вручил восемь долларов, которые не успел потратить с прошедшего дня рождения (недостающие деньги мамочке предлагалось «вроде как дать взаймы») и следующий список:

Десять (10) пружинных контакт-деталей по 70 центов (№ 133456 7)

Три (3) Т-контакта (пружинного типа) по 1 доллару (№ 1334709)

Одна (1) вилка-барьер для коаксиального кабеля за 2 доллара 40 центов (№ 19776-C).

Если бы не головная боль и нарастающая апатия, Мэри задумалась бы: а зачем ее сыну все это? Она бы наверняка задалась вопросом, откуда у мальчика столь точные сведения, вплоть до инвентарных номеров, если он не звонил в Огасту? И даже заподозрила бы, что Хилли все же «нашел свое».

А ведь в каком-то ужасном смысле, так и произошло.

Но она просто согласилась «вроде как дать взаймы» четыре доллара и купить все необходимое. Правда, на обратном пути из Огасты в голову матери стали закрадываться вопросы. За границей Хейвена ей полегчало, мигрень совершенно прошла. Даже взятый в поездку Дэвид, оставивший свою обычную беззаботную разговорчивость, молчаливый и замкнутый с тех самых пор, как братец выставил его за дверь, явно приободрился. Он снова заболтал мамочку до посинения; от него-то она и узнала, что Хилли через девять дней хочет устроить ВТОРОЕ ЧУДЕСНОЕ ГАЛА-ПРЕДСТАВЛЕНИЕ на заднем дворе.

– Он готовит кучу совсем новых фокусов, – сообщил Дэвид и вновь помрачнел.

– Правда?

– Угу.

– Хороших, как думаешь?

– Не знаю. – Вспомнив, как брат вытолкал его из комнаты, мальчик чуть было не расплакался, но мать ничего не заметила.

Всего десять минут назад они въехали из Альбиона в Хейвен, а головная боль уже возвращалась… и вместе с ней – странное, знакомое чувство, что ее мыслями управляет кто-то другой. Во-первых, их стало слишком много. Во-вторых, львиную долю из них Мэри просто не понимала. Что-то они такое напоминали… Она напрягла извилины и наконец сообразила. В средней школе Мэри участвовала в театральном кружке (вот откуда, пожалуй, у Хилли взялась эта тяга к выступлениям), и сегодняшние мысли походили на шепот зрителей из-за еще не открытого занавеса. Ничего не ясно, только знаешь: они где-то там.

– По-моему, это будет не очень круто, – после долгого молчания выдавил из себя Дэвид, уставившись в окно.

Внезапно в его глазах появилось загнанное, тоскливое выражение заключенного в камеру-одиночку. Он увидел Джастина Харда, ползущего на пыхтящем тракторе по своему полю. Между тем на дворе стояла вторая половина июля. На какое-то мгновение четырехлетнему Дэвиду Брауну открылись мысли сорокадвухлетнего Джастина Харда. Малыш отчетливо понял, почему тот губит собственные посевы, вдавливая гусеницами в землю и недозрелую кукурузу, и рваные бобовые стебли, и растрескавшиеся дыни. Джастин Хард был уверен, что на улице май. Май 1951 года, если быть точнее. Он просто сошел с ума.

– Мне кажется, ничего хорошего из этого не получится, – сказал Дэвид.

ПЕРВОЕ ЧУДЕСНОЕ ГАЛА-ПРЕДСТАВЛЕНИЕ Хилли собрало примерно два десятка зрителей. На второе пришли всего семеро: мать, отец, дедушка, младший брат, Барни Эплгейт (тоже десятилетний, как и сам чародей), миссис Криншоу из деревни (заскочившая в надежде продать Мэри что-нибудь из косметики «Эйвон») плюс сам волшебник. Но если бы разница заключалась лишь в количестве зрителей!