Так или иначе, а у Хэнка имелся зуб на Питца Барфилда. И чем больше он об этом думал, тем хуже ему становилось. Подумать только! Все эти годы Питц сдавал со дна колоды! Об этом многие догадывались. Как-то раз (много воды с тех пор утекло) они собрались в каморке у Кайла Арчинбурга поиграть в пул. Мосс Харлинген, который тоже присутствовал, шепнул ему на ушко: «Сдает со дна, как пить дать. Смотри, шестерка под рукавом. – Бац! И шестерка скользнула в карман, словно на веревочке. – Гляди-ка, ловок, чертяка, за руку не поймаешь».

«Раз так, что ж ты не вышел из игры?..»

«Остальные чисты как стеклышко. Да если хочешь знать, я тут любого переиграю. Девять очков. Взятка. – Бац! – Ловок, чертяка, осторожничает – чуток подстраховывается, если масть дурная пошла. И ведь лишнего не мухлюет».

Хэнк тоже кое-что такое замечал. Конечно, в ту пору он думал, что у Мосса разыгралась фантазия. Мосс и сам был заядлым игроком, и те, чьих денег не удавалось взять, приходились ему не по нутру. Впрочем, чуть позже подобными подозрениями с Хэнком делились еще кой-какие люди, а многие отличные парни, с которыми он любил попивать пивко и перекидываться в картишки, попросту выходили из игры. Делали они это без лишних объяснений, по-тихому, никого не напрягая и не устраивая скандалов. Причины назывались разные: кто-то попал в лигу по боулингу и по понедельникам начал ездить в Бангор, а на два вечера в неделю жена не отпускала. У кого-то поменялся рабочий график, и играть до глубокой ночи уже не получалось. Другие в середине мая ссылались на то, что близится зима, а у них еще не отремонтирован снегоход. Так или иначе, никто даже не намекнул, что дело в Питце Барфилде с его мелкими происками.

Так они постепенно отсеивались, и остался костяк из трех-четырех человек, которые продолжали собираться. И это было самое поганое, знать, что новички, в отличие от постоянных игроков, мгновенно просекают обман, чуют его с той же легкостью, что и запах бормотухи, неизменно исходивший от немытого тела Барфилда. Чужаки уходили, свои оставались, и все эти годы их держали за дураков.

И когда «обращение» пошло полным ходом, Хэнк понял очевидное. Мало того, что Питц сдавал со дна колоды, временами он втайне занимался краплением. Как стало ясно, искусство карточного шулерства Питц освоил вскоре после Второй мировой, коротая унылые часы на перевалочном пункте для солдат. В том удушливом июле Хэнк ночи напролет ворочался в постели, тщетно пытаясь заснуть. Голова раскалывалась, в ней крутились беспокойные мысли. Вот поганец сидит в теплом домике на ферме и, скинув ботинки и рубашку, наполняет дежурку терпким запахом пота. Упражняясь в тасовании карт, он скалится во весь свой мерзкий рот и представляет, как вернется домой и будет обирать всяких простофиль.

Две недели терзался Хэнк этими видениями. Как вдруг в одну прекрасную ночь на него снизошло откровение. Надо послать старину Питца в дежурку. Сказано – сделано. Где находится это место – было неясно. Может быть, до него пятьдесят световых лет, может, пятьсот, а может, и пять миллионов. Это такая фантомная зона. Главное, Хэнк понял, как туда добраться. Он сел, на его лице играла широкая улыбка. Голова больше не болела.

– Что за хрень эта дежурка? – пробормотал он, а потом решил, что на данный момент эта неясность – меньшая из его бед. Встал с постели и тут же приступил к работе. Часы показывали три утра.

С Питцем он поквитался через неделю после того, как его посетила эта замечательная идея. Барфилд сидел на стуле перед магазином Кудера и с интересом листал очередной номер «Гэллери». Хэнку подумалось, что шулерство, разглядывание голых женщин и распространение вони можно смело назвать любимыми занятиями Питца Барфилда.

Стояла жара. День выдался хмурым. На глазах у зевак Хэнк направился в сторону Альберта Питца Барфилда. Тот сидел, откинувшись на спинку стула, в тяжелых ботинках, обвив ногами переднюю перекладину, и разглядывал обаятельных скромниц. Стучавшая в головах зевак мысль Хэнка

(в дежурку в дежурку в дежурку в дежурку)

вкупе со здоровущим бумбоксом, который он нес за ручку, и заткнутым за пояс пистолетом, заставляла людей поспешно расступаться.

Питц был поглощен созерцанием журнального разворота, на котором красовалась девушка по имени Кэнди. В сопроводительной надписи упоминались ее хобби: яхты и мужчины с большими и нежными руками. Питц слишком поздно очухался, чтобы предпринять конструктивные шаги в свою защиту. Исходя из размера пистолета, который принес с собой Хэнк, в тот день за ужином люди посчитали (обмен мнениями происходил молча; обедающие открывали рот лишь затем, чтобы отправить в него очередную порцию пищи), что Питц все равно не успел бы спастись, даже если б озадачился этим с самого утра.

Стул Барфилда с грохотом опрокинулся.

– Да ты что, Хэнк? Ты что удумал-то?..

Хэнк извлек ствол, сувенир армейской молодости. Воинскую службу он проходил в Корее, а не на каких-то там пересылочных пунктах.

– Сиди и не дергайся, гадина лживая, – буркнул Хэнк. – По витрине размажу, ввек не отскребут.

– Да ты что, Хэнк?.. Хэнк…

Тот сунул руку за пазуху и извлек небольшие фирменные наушники «Борг». Воткнул в разъем магнитофона, включил его и швырнул наушники Питцу.

– Надевай. Посмотрим, как тебе такая раздача.

– Не надо, Хэнк, умоляю.

– Я с тобой торговаться не буду, Питц, – с предельной искренностью отрезал Хэнк. – Считаю до пяти. Если не наденешь наушники, я тебе пазухи вскрою.

– Боже, Хэнк, да ведь мы на мелочевку играли, символически! – заверещал Питц. Пот градом катился с бедолаги, распространяя вокруг на редкость тяжелый дух.

– Раз!.. Два!..

Питц дико озирался. Улица словно вымерла, вокруг – ни души. На площадь перед магазином опустилась тишина. Здесь было много машин, все стояли, припаркованные вразнобой, словно их хозяева отошли всего на минутку. Из наушников тихонько лилась музыка, «Los Lobos» мелодично вопрошали: «А выживет ли волк?»

– Ты что?! Из-за какой-то дурацкой игры на жалких три ставки! Да я вообще ничего не выиграл! – верещал Питц. – Господи, остановите его кто-нибудь! Он – сумасшедший!

– Три.

И тут Питц окончательно слетел с катушек и принялся орать:

– Дубина! Ты просто не умеешь проигрывать!

– Четыре, – проронил Хэнк и навел на противника свой армейский пистолет.

Рубашка Питца почернела от пота. Он вонял как куча навоза, нашпигованная напалмом. Вытаращил глаза и заорал, не в силах больше терпеть:

– Ну все, все, все!

Взял у Хэнка наушники и сказал:

– Все, надеваю. Надеваю, смотри.

Питц надел наушники и молча ждал. Хэнк, не выпуская из руки пистолет, склонился к бумбоксу. Этот прибор новейшей конструкции совмещал в себе функции кассетного магнитофона и радиоприемника. Кнопка «Пуск», расположенная позади держателя кассеты, была замотана клейкой лентой. На ней красовалась зловещая надпись: «Запуск».

Хэнк нажал эту кнопку.

Питц принялся орать. Крики постепенно стихали, таяли, будто кто-то убавлял громкость его голоса. Его тело стало зыбким, он выцветал, как фотография. На молочно-бледном лице беззвучно открывался рот.

Позади него открылся кусок иной реальности – небольшой, с нижнюю половину голландской двери, не шире. Было ощущение, что нынешний мир Хейвена вращается на неведомой оси, словно бутафорский шкаф, за которым спрятана потайная дверь. За этой дверью просматривался жутковатый пурпурно-черный ландшафт.

У Хэнка волосы зашевелились. С треском захлопал воротник, словно кто-то лупил из автомата с глушителем. Весь мусор, что лежал на асфальте, – конфетные фантики, пачки от сигарет, пара пакетиков от чипсов «Шалтай-болтай», пронесся по тротуару и нырнул в дыру. Хлам затянуло в безвоздушное пространство чужого мира. Часть мусора пронеслась между ног Питца, другая часть будто прошла сквозь него.

Но тут и самого Барфилда подхватило и понесло в бездну, словно он стал легким, как мусор, валявшийся на мощеном тротуаре. Следом, шурша листами, порхнул журнал – ни дать ни взять летучая мышь, и Хэнк подумал: «Вот и славно. Чтивом ты обеспечен». Перевернулся и заскреб по асфальту стул, на котором совсем недавно восседал Питц. Полетел в дыру и застрял в разверстой пучине. А меж тем ветер крепчал, подобравшись и к Хэнку. Тот склонился к магнитофону и хотел было нажать кнопку «Стоп», как вдруг до него донесся слабый крик, который исходил из того, другого места. Голос был тонкий и принадлежать Питцу явно не мог.