– Обсуждают, как любят тебя?

– Какая разница, все равно ничего не понятно. Я себя чувствую так, будто пришел в кино к середине фильма.

– Мы говорили о тебе, – спокойно сказала Венди. – И, может быть, не все говорилось словами, но мы оба понимали. Я – потому, что я твоя жена, а Дэнни – потому, что он… просто многое понимает.

Джек молчал.

– Дэнни выразился очень точно: казалось, этот переезд тебе на пользу. В Стовингтоне осталось все, что давило на тебя, делая несчастным. Ты стал сам себе хозяин, ты работал руками и мог поберечь голову – полностью освободить ее для вечерних занятий литературой. Потом, не знаю точно, когда… стало казаться, что жизнь здесь для тебя нехороша. Столько времени проводить в подвале, так дотошно просматривать эти старые бумажки, всю эту давнюю историю… Ты разговариваешь во сне…

– Во сне? – переспросил Джек. Лицо выразило осторожное изумление. – Я разговариваю во сне?

– Почти всегда неразборчиво. Один раз я проснулась, чтобы сходить в туалет, а ты говорил: «К черту, хоть игральные автоматы внесите, никто не узнает, не узнает никогда». В другой раз меня разбудил твой крик: «Маски долой, маски долой, маски долой!»

– Господи Иисусе, – сказал Джек, потирая лицо рукой. Он казался больным.

– А все старые привычки, привычки пьяницы! Жуешь экседрин, все время обтираешь губы. По утрам всем недоволен. И потом ты еще не сумел закончить пьесу, правда?

– Нет. Нет еще, но это только вопрос времени. Я обдумывал другой… новый проект.

– Отель. Это проект, насчет которого тебе звонил Эл Шокли? Чтобы ты оставил его в покое.

– Как ты узнала? – рявкнул Джек. – Ты что, подслушивала? Ты…

– Нет, – сказала она. – Я бы не сумела подслушать даже, если бы хотела. Ты понял бы это, не обманывай сам себя. В тот вечер мы с Дэнни сидели внизу. Коммутатор заперт. Работал единственный телефон на весь отель – наш, наверху, потому, что он включен напрямую во внешнюю линию. Ты же сам мне объяснял.

– Тогда откуда ты узнала, чего потребовал Эл?

– Дэнни сказал. Он знал это. Так же, как иногда знает, куда задевалась какая-нибудь вещь или что люди подумывают о разводе.

– Доктор говорил…

Она нетерпеливо потрясла головой:

– Доктор – кусок дерьма, мы оба это знали. Помнишь, как Дэнни сказал, что хочет посмотреть на пожарные машины? Какое же это предчувствие – он же был совсем крошечный. Он знает. И теперь я боюсь…

Она посмотрела на синяки у Дэнни на шее.

– Ты действительно знал, что мне позвонил дядя Эл, Дэнни?

Дэнни кивнул:

– Пап, он по-настоящему взбесился. Потому что ты звонил мистеру Уллману, а мистер Уллман позвонил ему. Дядя Эл не хотел, чтобы ты что-нибудь написал про отель.

– Иисусе, – снова повторил Джек. – Синяки, Дэнни. Кто пытался тебя задушить?

Лицо Дэнни потемнело.

– Она, – ответил он. – Женщина из той комнаты. Из двести семнадцатого. Мертвая леди.

У него опять задрожали губы, он схватил чашку и отхлебнул.

Джек с Венди испуганно переглянулись над склоненной головой мальчика.

– Ты что-нибудь знаешь об этом? – спросил он.

Она покачала головой:

– Об этом – нет.

– Дэнни, – он приподнял испуганное личико мальчугана. – Смелее, сын. Мы же здесь.

– Я знал, что здесь плохо, – тихим голосом выговорил Дэнни. – С тех пор, как мы переехали в Боулдер. Потому, что Тони мне показывал сны про это.

– Какие сны?

– Всех я не помню. Он показывал «Оверлук» ночью, с черепом и скрещенными костями впереди. И там стучало. Что-то… Не помню, что… оно гналось за мной. Чудовище. Тони показал мне про тремс.

– А что это, док? – спросила Венди.

Он помотал головой:

– Не знаю. Потом мы приехали сюда, и мистер Холлоранн поговорил со мной в машине. Потому, что он тоже умеет сиять.

– Сиять?

– Ну… – Дэнни сделал руками плавный всеобъемлющий жест. – Это когда умеешь понимать разные вещи. Когда знаешь. Иногда видишь разное. Ну, как я узнал, что звонил дядя Эл. А мистер Холлоранн – что вы зовете меня док. Мистер Холлоранн, он чистил картошку в армии и понял, что его брат погиб в катастрофе на железной дороге. А потом он позвонил домой и оказалось, это правда.

– Боже милостивый, – прошептал Джек. – Дэн, ты, случайно, не выдумываешь?

Дэнни изо всех сил затряс головой:

– Нет, клянусь Богом. – Потом с оттенком гордости добавил: – Мистер Холлоранн сказал, у меня самое сильное сияние, какое он встречал. Мы смогли поговорить… он со мной, а я с ним… даже не раскрывая рта.

Искренне изумленные родители еще раз переглянулись.

– Мистер Холлоранн отозвал меня, потому что беспокоился, – продолжал Дэнни. – Он говорит, тут нехорошее место. Для тех, кто сияет. Говорит, он видел всякое. Я тоже кое-что видел. Когда мистер Уллман водил нас по отелю.

– Что? – спросил Джек.

– В президентском люксе. На стене, у двери в спальню. Много крови и еще какую-то штуку. Разбрызганную. Я думаю… эта разбрызганная штука, наверное, мозги.

– О Господи! – сказал Джек.

Теперь Венди стала очень бледной, губы посерели.

– Некоторое время тому назад, – сказал Джек, – этим отелем владели очень скверные типы. Мафия из Лас-Вегаса.

– Негодяи? – спросил Дэнни.

– Так точно, негодяи. – Он взглянул на Венди. – В шестьдесят шестом там убили крупную шишку по имени Вито Дженелли вместе с двумя телохранителями. В газете была фотография. Ее-то Дэнни и описал.

– Мистер Холлоранн сказал, он видел еще другие гадости, – сообщил Дэнни. – Один раз – на детской площадке. И один раз что-то плохое было в той комнате, в двести семнадцатой. Горничная увидела и потеряла работу, потому что стала про это рассказывать. Ну вот, мистер Холлоранн пошел наверх и тоже увидел. Но он не рассказывал про это, потому что не хотел потерять работу. Только велел мне ни за что не входить туда. А я вошел. Он же сказал: то, что здесь видишь, не может обидеть. Я и поверил. – Последние слова Дэнни выговорил тихим, сиплым голосом, почти шепотом, и дотронулся до опухшего кольца синяков на шее.

– А что насчет детской площадки? – спросил Джек странным небрежным тоном.

– Не знаю. Он сказал, детская площадка. И живая изгородь, звери.

Джек слегка вздрогнул. Венди с любопытством взглянула на него.

– Ты там что-нибудь видел, Джек?

– Нет, – сказал он. – Ничего.

Дэнни смотрел на него.

– Ничего, – повторил он более спокойно. Он не обманывал. Он стал жертвой галлюцинации. Вот и все.

– Дэнни, мы должны услышать про эту женщину, – мягко сказала Венди.

И Дэнни рассказал, но он так торопился излиться, освободиться, что то и дело взрывался словами, иногда граничившими с невнятицей. Рассказывая, он все теснее прижимался к груди Венди.

– Я пошел туда, – сказал он. – Я стащил ключ… который ко всем дверям… и вошел. Как будто не мог ничего с собой поделать. Мне надо было узнать. А она… та леди… оказалась в ванне. Мертвая. Вся вздутая. Она была г-гх… на ней ничего не было. – Он жалобно взглянул на мать. – И она стала подниматься, ей нужен был я. Я понял это, потому что почувствовал. Она даже не думала… не так, как вы с папой думаете. Все было черное… кусачая мысль… как… как осы той ночью в моей комнате! Она просто хотела сделать больно. Как осы.

Он сглотнул. На минуту воцарилось молчание – все замерли, пока в них входило воспоминание об осах.

– И я побежал, – сказал Дэнни. – Побежал, но дверь оказалась закрыта. Я оставлял ее открытой, но она закрылась. Я просто не подумал снова открыть ее и выбежать наружу. Мне было страшно. Поэтому я просто… я прислонился к двери, закрыл глаза и вспомнил, как мистер Холлоранн сказал: здешние штуки – все равно что картинки в книжке, и, если все время повторять про себя… тебя здесь нет, уходи, тебя здесь нет… она уйдет. Только у меня не получилось.

Голос малыша начал истерически подниматься:

– Она схватила меня… повернула… я видел ее глаза… какие они… и она стала душить меня… от нее пахло… от нее пахло мертвой…