Царящая в отеле тишина казалась издевательской, она дразнила эхом, которое жило здесь испокон века – скрытое, но неизбывное.

(Дэнни? Кто это Дэнни? Знает тут кто-нибудь какого-нибудь Дэнни? Дэнни, Дэнни, у кого Дэнни? Кто будет играть в «покрути Дэнни»? В «накрути Дэнни хвост»? Катись отсюда, черный. Тут никто сроду не знал никакого Дэнни)

Иисусе, что же, он прошел через все это, чтобы опоздать?

Неужели все уже кончено?

Прыгая через две ступеньки, Дик взбежал по лестнице и остановился на площадке второго этажа. Кровавый след тянулся до квартиры смотрителя. Холлоранн шагал по короткому коридорчику, а ужас растекался по его жилам, тихонько подбираясь к рассудку. Звери живой изгороди – плохо, но вот это было много хуже. В душе Дик уже не сомневался, что обнаружит, когда дойдет до комнаты.

Увидеть это он не торопился.

Пока Холлоранн поднимался по лестнице, Джек прятался в лифте и теперь подкрадывался к фигуре в парке с заснеженным капюшоном со спины – улыбающийся призрак, вымазанный свежей и запекшейся кровью. Молоток для роке взлетел так высоко, как только позволила раздирающая, сильная

(??что, сука, заколола меня… не могу вспомнить??)

боль в спине.

– Ну, черномазый, – шептал Джек. – Я тебя отучу совать нос в чужие дела.

Услышав шепот, Холлоранн начал поворачиваться, пригибаться, но молоток для роке со свистом опустился. Капюшон парки недостаточно смягчил удар. В голове у Холлоранна взорвалась шутиха, оставив шлейф звездочек… а потом все исчезло.

Он покачнулся, прислонился к шелковистым обоям, и Джек ударил снова – на этот раз молоток скользнул вбок, раздробив Холлоранну скулу и почти все зубы с левой стороны. Тот безвольно опустился на пол.

– Ну вот, – прошептал Джек. – Ну вот, клянусь Богом.

Где же Дэнни? У него дело к сыну, который лазает туда, куда посторонним вход воспрещен.

Тремя минутами позже на полном теней четвертом этаже с лязгом открылась дверь лифта. Джек Торранс был один. Кабина остановилась на полпути к дверному проему, и, чтобы выбраться на этаж, Джеку пришлось подтянуться. Он извивался от боли. За собой Джек тащил сплющенный молоток для роке. Снаружи под карнизами выл и ревел ветер. Глаза Джека вращались в глазницах. В волосах кровь мешалась с конфетти.

Его сын был здесь, наверху. Где-то здесь. Джек чуял это. Предоставленный самому себе, мальчишка мог творить что угодно: выводить мелками каракули на дорогих шелковистых обоях, портить мебель, бить окна. Парень оказался врунишкой, мошенником, и его следовало наказать… сурово наказать.

Джек Торранс с трудом поднялся.

– Дэнни? – позвал он. – Дэнни, поди сюда на минутку. Ты кое-что натворил, так я хочу, чтобы ты пришел получить по заслугам. Как мужчина. Дэнни? Дэнни?

(Дэнни…)

(Дэнннииии…)

Темнота и коридоры. Он блуждал по темным коридорам, которые напоминали те, что пролегли в отеле «Оверлук», и все же неуловимо отличались от них. Оклеенные шелковистыми обоями стены уходили в такую высь, что, даже вытянув шею, Дэнни не удавалось разглядеть потолок – тот тонул в полумраке. В сумрак же поднимались и запертые двери. На каждой, пониже глазка (в этих гигантских дверях глазки были размером с ружейный прицел), был привинчен крошечный череп со скрещенными костями.

И откуда-то звал Тони.

(Дэннниии…)

Раздались глухой стук, хорошо знакомый мальчику, и хриплые, ослабленные расстоянием крики. Всех слов разобрать он не мог, но теперь текст был уже известен. Дэнни слышал его раньше – и во сне, и наяву.

Он остановился – малыш, всего три года назад выбравшийся из пеленок, – и попытался определить, где оказался, где мог оказаться. Мальчик боялся – но жить эта боязнь не мешала. Последние два месяца его ни на минуту не покидал страх, сила которого менялась от постоянного беспокойства до откровенного, не дающего думать ужаса. Сегодняшний же страх жить не мешал. Но Дэнни хотелось узнать, почему появился Тони, почему звал его по имени в коридоре, который не был ни частью реального мира, ни частью страны видений, где Тони иногда показывал Дэнни разные вещи. Да что же это, где…

– Дэнни.

Далеко-далеко в огромном коридоре темная фигурка Тони – почти такая же крошечная, как сам Дэнни.

– Где я? – тихо обратился он к Тони.

– Спишь, – ответил тот. – Спишь в спальне папы и мамы.

В голосе Тони звучала печаль.

– Дэнни, – сказал он. – Твоей маме сделают очень больно. Может быть, убьют. Мистера Холлоранна тоже.

– Нет!

Дэнни выкрикнул это, сдерживая горечь и ужас, которые, казалось, источало мрачное призрачное окружение. Однако в сознании возникли образы смерти: распластанная по автостраде лягушка – странный отпечаток; сломанные папины часы, лежащие наверху и предназначенные на выброс коробки с мусором; могильные плиты, под каждой из которых лежит покойник; мертвая сойка возле телеграфного столба; холодные объедки, которые мама отскребала с тарелок, скидывая в темную пасть мусорного ведра.

И все-таки мальчик не мог уравнять эти простые символы с движущейся сложной реальностью своей матери – она олицетворяла его детское представление о вечности. Она уже была на свете, когда Дэнни еще не появился, и будет существовать, когда он снова канет в небытие. Возможность собственной смерти Дэнни мог принять – он уже столкнулся с этим, когда попал в двести семнадцатый.

Но не мамину смерть.

Не папину.

Никогда.

Он начал бороться, и темный коридор заколыхался. Силуэт Тони сделался призрачным, неясным.

– Не надо! – кричал Тони. – Не надо, Дэнни, не делай этого!

– Она не умрет! Нет!

– Тогда ты должен помочь ей, Дэнни… сейчас ты глубоко в собственном сознании. Там, где я. Я – часть тебя, Дэнни.

– Ты – Тони. Ты – не я. Хочу к мамочке… к мамочке…

– Я не приводил тебя сюда, Дэнни. Ты сам пришел. Потому что знал.

– Нет…

– Ты всегда знал, – продолжил Тони, начиная подходить поближе. В первый раз Тони начал приближаться к нему. – Ты – глубоко внутри себя, там, куда не проникает ничто. Мы здесь одни, Дэнни, ненадолго. Это «Оверлук», куда никому нет ходу, никогда. Здесь не идут ни одни часы. К ним не подходит ни один ключ, и их никогда не завести. Двери никогда не открывались, а в комнатах никогда никто не жил. Но долго оставаться тут ты не можешь. Потому что оно идет.

– Оно… – испуганно прошептал Дэнни. Стоило ему выговорить это, как неравномерный глухой стук сделался словно бы громче, приблизился. Ужас мальчика, всего минуту назад холодный и сдержанный, стал стремительно нарастать. Теперь можно было разобрать слова. Хриплое настырное бормотание было только грубой подделкой под папин голос, это шел не папа. Теперь Дэнни понял это. Он знал.

(Ты сам пришел. Потому что знал.)

– Ой, Тони, неужели это папа? – закричал Дэнни. – Папа идет за мной?

Тони не ответил. Но ответ и не требовался. Дэнни знал. Здесь годами тянулся бесконечный, похожий на кошмар бал-маскарад. Мало-помалу нарастала сила – тайная и негласная, как интерес к банковскому счету. Сила, присутствие, форма – все это были лишь слова, ни одно из них не имело значения. Под множеством масок скрывалось одно существо. Теперь же оно где-то искало Дэнни. Оно пряталось за папиным лицом, оно подражало папиному голосу, оно оделось в папину одежду.

Но это был не папа.

Это был не папа.

– Я должен им помочь! – выкрикнул мальчик.

И тут Тони оказался прямо перед ним, глядеть на него было все равно, что глядеть на самого себя, десятилетнего, отраженного в волшебном зеркале: широко расставленные, очень темные глаза, твердый подбородок, красиво вылепленный рот. Светлые, как у матери, волосы, однако черты лица повторяли отцовские, словно Тони – словно Дэниел Энтони Торранс, которым он станет в один прекрасный день, – был остановкой на полпути от отца к сыну, призраком обоих сразу, их сплавом.