Звук собственного голоса показался неестественным и глупым, и Джек замолчал. Ему пришло в голову, что звери-кусты не слишком его заботят. Резать и мучить старую добрую живую изгородь, чтобы сделать из нее нечто совершенно другое, Джеку всегда казалось неким извращением. Изгородь вдоль одного из вермонтских шоссе на крутом склоне превратили в рекламный щит, расхваливающий какой-то сорт мороженого. Заставлять природу торговать вразнос мороженым совершенно неправильно. Нелепо.

(Торранс, вас наняли не философствовать!)

Что да, то да. Чистая правда. Джек подстриг кролику уши, смахнув на траву немного сора: веточек и прутиков. Садовые ножницы гудели на низкой, металлической, отвратительной ноте, которая, кажется, присуща всему, что работает от батареек. Солнце сияло, но не грело, и поверить в надвигающийся снегопад было не так уж трудно. Джек работал быстро, зная, что в таком деле прерваться и начать раздумывать означает напортачить. Он прошелся по мордочке кролика (вблизи она вовсе не была похожа на морду, но Джек знал, что, стоит отойти шагов на двадцать, как свет и тени создадут некое ее подобие – свет и тени вкупе с воображением наблюдателя), а потом защелкал лезвиями по его брюху.

Закончив, он выключил ножницы, отошел к детской площадке и резко обернулся, чтобы увидеть кролика целиком. Да, вид у того был достойный. Ну, теперь он примется за собаку.

– Но, будь отель моим, – сказал Джек, – я вырубил бы всю вашу команду, чтоб ей пусто было.

Да, именно так бы он и сделал. Просто срубил бы эти кусты, а газон, который они некогда украшали, засеял бы заново и расставил бы по нему полдюжины столиков под яркими зонтиками. Постояльцы могли бы пить коктейли, нежась в лучах летнего солнышка на лужайке перед «Оверлуком». Шипучку с джином, «маргариту», «розовую леди» и прочие сладкие напитки для туристов. Может быть, еще ром и тоник. Вытащив из заднего кармана носовой платок, Джек медленно обтер губы.

– Ладно, ладно, – тихо сказал он. Тут думать было нечего.

Он собрался было пойти обратно, как вдруг, повинуясь некоему импульсу, передумал и вместо этого отправился на детскую площадку. «Забавно, как с детьми никогда не угадаешь», – подумал Джек. Они с Венди ожидали, что Дэнни просто влюбится в площадку, где было все, чего только можно пожелать. Но, как казалось Джеку, мальчик приходил туда от силы пять-шесть раз. Будь здесь другой малыш, с которым можно было бы играть, считал Джек, все было бы иначе.

Когда Джек зашел на площадку, калитка слабо скрипнула, а потом под ногами захрустел дробленый гравий. Сперва он подошел к домику – превосходной уменьшенной копии «Оверлука». Дом доходил Джеку до бедер, то есть был высотой с выпрямившегося во весь рост Дэнни. Джек пригнулся и заглянул в окна четвертого этажа.

– Вот идет великан, он всех вас съест, пока вы спите, – дурачась, сказал он. – Ну-ка, деликатесы, поцелуйтесь на прощанье!

Но смеяться не хотелось. Домик можно было просто разобрать на части – он открывался потайной пружиной. Интерьер разочаровывал. «Но, конечно, так и должно быть, – сказал он себе, – иначе как дети забирались бы внутрь?» Несмотря на покрашенные стены, в доме царила почти полная пустота. Мебели, которая летом, возможно, заполняла домик, не было – вероятно, ее убрали в сарай. Джек закрыл домик и, когда замок захлопнулся, услышал тихий щелчок.

Джек отошел к горке, положил ножницы на землю и оглянулся на дорогу, чтобы удостовериться: Венди и Дэнни не возвращались. После этого он взобрался на горку и уселся там. Горку делали в расчете на больших ребят, но его взрослой заднице все равно было неудобно и тесно. Сколько лет назад он последний раз катался с горки? Лет двадцать? Казалось невероятным, чтобы прошло столько времени, Джек не чувствовал этого – но иначе быть не могло; не исключено, что он ошибался в меньшую сторону. Он не забыл, как его старик ходил с ним в Берлине в парк (Джеку тогда было столько, сколько сейчас Дэнни) – вот там-то он испробовал все-все: и горку, и качели, и перекидную доску. На ленч они с папашей съели по сосиске, а потом купили у человека с тележкой арахиса. Они сидели на скамейке, ели орехи, а у них под ногами темным облаком сгрудились голуби.

– Проклятые помойные птицы, – сказал папаша, – не вздумай кормить их, Джек.

Но в конце концов они оба принялись кормить птиц, посмеиваясь над тем, как голуби гоняются за орешками. Джек сомневался, что старик хоть раз водил в парк его братьев. Правда, несмотря на то что Джек был его любимчиком, когда папаша напивался (случай вовсе не редкий), ему все равно доставалось. Однако за тот день в парке Джек, пока мог, любил отца, хотя прочие члены семьи давным-давно лишь боялись и ненавидели его.

Оттолкнувшись ладонями, он съехал вниз, но это не принесло удовлетворения. Горка, которой давно не пользовались, стала слишком шершавой, так что действительно приятную скорость было не развить. Его ноги – ноги взрослого – ткнулись в ямку у подножия спуска, куда до него приземлялись тысячи ребячьих рук и ног. Он поднялся, отряхнул сзади брюки и взглянул на ножницы. Но вместо того, чтобы вернуться к ним, Джек направился к качелям. Они тоже его разочаровали. После закрытия сезона цепи проржавели, так что качели пронзительно скрипели, словно им было больно. Джек пообещал себе весной смазать их.

Лучше перестань, посоветовал он себе. Ты уже не ребенок. Это можно доказать себе и без площадки.

Однако он отправился дальше, к цементным кольцам (они оказались маловаты Джеку, и он прошел мимо), а потом – к границе площадки, обозначенной натянутой между столбиками металлической сеткой. Просунув пальцы в ячейки, он посмотрел сквозь нее: в солнечном свете тени расчертили лицо Джека клеточками, словно он сидел за решеткой. Осознав это, он потряс сетку, придал лицу загнанное выражение и зашептал: «Выпустите меня отсюдова! Выпустите меня отсюдова!» И в третий раз смешно не стало. Пора было возвращаться к работе.

Тут-то Джек и услышал позади себя какой-то звук.

Он быстро обернулся, смущенно хмурясь, – вдруг кто-нибудь видел, как он валяет дурака тут, в ребячьем царстве. Он окинул взглядом горку, оба конца перекидной доски, качели – там сидел только ветер. Взгляд скользнул дальше, к калитке с изгородью, отделяющей детскую площадку от газона, и к садовым скульптурам: столпившимся у тропинки, охраняющим ее львам, нагнувшемуся пощипать травку кролику; буйволу, готовому атаковать; готовой прыгнуть, припавшей к земле собаке. Дальше до отеля простиралось небольшое поле для гольфа. С того места, где стоял Джек, были видны западная сторона «Оверлука» и даже приподнятый край площадки для роке.

Ничто не изменилось. Почему же по рукам и лицу Джека пошли мурашки, а волоски сзади на шее стали дыбом, как будто вдруг стянуло кожу на затылке?

Он снова покосился на отель, но ответа не получил. Дом стоял как стоял, света в окнах не было, из трубы тоненькой струйкой вился дымок – это топился камин в вестибюле.

(Шевелись-ка, приятель, не то они заявятся обратно и спросят: чем ты занимался все это время?)

За работу, за работу. Ведь на носу – снегопад, а ему надо подстричь проклятые кусты. Это входит в контракт. Вдобавок они не посмеют…

(Кто не посмеет? Что не посмеет? Не решатся… что?)

Джек зашагал обратно к лежащим у подножия горки для больших ребят садовым ножницам, и хруст подошв по дробленому гравию показался ему неестественно громким. Теперь гусиной кожей покрылась и мошонка, а ягодицы стали тяжелыми и твердыми, как камень.

(Иисусе, да что же это?)

Он остановился возле ножниц, но не сделал движения, чтобы поднять их. Да, кое-что изменилось. Кусты. Заметить это было так просто, что Джек даже не сообразил, в чем дело. Ну, выругал он себя, ты только что подстриг этого долбаного кролика, так какого…

(того самого)

Он перестал дышать.

Кролик, опустившись на все четыре точки, щипал траву, прижимаясь брюхом к земле. Но каких-нибудь десять минут назад он сидел на задних лапах – а как же иначе, Джек подстригал ему уши… и брюхо.