— Ты боишься перемен, которые должны грянуть. А я об этом забыл, — сказал он.

— Я не понимаю, что происходит сейчас и что мне нужно делать, — сказала я, кладя голову ему на плечо. — Вроде хочется стать взрослой. Хочется работать. Быть независимой. Не хочу больше слушать недовольство бабушки. Не хочу слушать, что я плохая. Разве я действительно плохая?

— Ты хорошая. И хорошенькая. Странно, что этого еще никто не заметил.

— Мне кажется, что женщина взрослеет, когда начинает работать. Перестает зависеть от других людей. Неважно кто это будет: родители или муж. Но пока она получает деньги от кого-то и не работает самостоятельно, то остается ребенком.

— Ты не права, — возразил Борис.

— А что ты думаешь по этому поводу?

— Мы вначале стремимся повзрослеть. Доказать другим и себе, что чего-то стоим. Когда же это доказать получается, то начинаешь с тоской вспоминать о тех временах, где до тебя кому-то было дело. Вот сейчас я один. Было время, когда меня злило, что мама просила говорить во сколько я вернусь домой, потом жена просила, чтоб я звонил, когда задерживаюсь. Все это злило. Хотелось независимости. Свободы. И вот сейчас наступила свобода. Только она совсем не радуется.

— Почему?

— По той же причине, что и ты сейчас сидишь в моих объятьях.

— По какой?

— Тебе одиноко, — ответил Борис.

Его рука оказалась у меня между ног. Платье не давало широко расставить ноги, но Борис и не настаивал. Его ладонь скользила под подолом платья, цеплялась за кружева чулок, чтоб тут же вернуться к колену. Я завороженно смотрела за его действиями.

— Тепло или холодно?

— Тепло, — ответила я, прижимаясь к нему.

— Чего тогда дрожишь? — Он поцеловал меня в плечо, вызывая приятную дрожь. — Ложись.

— Борис.

— Я тебе вчера говорил, что обижать не буду. Расслабься.

— У меня не получится.

— Получится.

— Почему? — он похоже искренне удивился. Снял очки. Положил их на покрывало. — Я же хороший.

— Правда?

— Да.

Он легко уронил меня на кровать. Прошелся ладонью по груди, скользнул к животу, дошел до бедер, чтоб задрать платье.

— Знаешь, это весело. Вначале думаешь, как одежда будет смотреться на тебе, а потом думаешь, как ее с тебя снять. Ты дышать не забывай.

— Сложно.

Он лег рядом. Его ладонь ласкала вдоль бедра. Доходила почти до нижнего белья, чтоб вернуться к коленям. Вверх, вниз. Тяжелая рука, которая оставляла за собой след тепла.

— Поцелуй меня, пожалуйста, — попросила я.

— Вот так? — спросил он, слегка прикасаясь к моим губам. Я не выдержала. Мне хотелось большего. Я закинула руки ему за шею. Поцеловала. Он легко ответил на этот поцелуй, заставляя провалиться в пропасть. Прикосновения. Поцелуи. Мне в какой-то момент стало безразлично происходящее. Я лишь хотела больше ласки, больше поцелуев, больше…

— Ноги не зажимай, — прошептал он.

— Не хочу.

— Ножки гладить можно, а дальше нет? — спросил он. Почему-то это его развесило. — А если я хочу тебя всю зацеловать? Тоже будешь против?

— Буду.

— Вначале попробуй, а потом уже решай: будешь или не будешь.

— Я не думаю… Время…

— Времени у нас достаточно, — прошептал он около моих губ. — Дашь мне полную свободу?

— Не могу.

— Я тебе обещал, что не обижу. Так чего боишься? Я ведь даже спрашиваю, а мог бы и без спроса сделать то, что хочу.

— А что ты хочешь? — Я тебе лучше покажу, — ответил он.

— Хорошо, — согласилась я. И сама ведь не ожидала этого от себя.

— Тогда держись, принцесса!

Я хотела передумать, но он не дал этого сделать. Резко сел, перекидывая одну мою ногу через себя. Платье затрещало. Борис это не заметил. Он положил ладонь между ног. Пальцы смяли кружева, проникая внутрь. Я дернулась.

— Чего дергаешься? — спросил Борис. — Ножки теперь не получится сдвинуть.

— Ты мешаешь.

— Угу.

Он мял, кружил, а я только больше смущалась. Отвернулась.

— Так дело не пойдет. Когда-нибудь сама себя ласкала?

— Нет.

— Никогда-никогда? Уж мне-то признаться можно. Тебе было любопытно. И ты решила попробовать как это. Ничего страшного в этом нет, — сказал он. — Но обманывать не надо.

— Несколько раз.

— Покажи мне, как ты это делала.

— Не при тебе же.

— Почему? Чего стесняться? — он положил руку туда, где лежали его рука. Нажал на нее. В этом было что-то такое дикое и порочное, что я замерла. А потом что-то щелкнуло. Тем более он это все подогревал. Так почему бы и нет?

Пальцы скользили по чувственным участкам тела. Я как-то пробовала, но в последний момент испугалась. Сейчас же бояться как бы больше нечего. Дальше все равно некуда падать. Я закрыла глаза, отдаваясь эмоциям. Приятное тепло наполнило тело. Хотелось расслабиться и больше ни о чем не думать. Я удивилась, когда Борис стал целовать внутреннюю сторону бедра, но было как-то не до возражений. Слишком сильно расслабилась. Страх прошел. Любопытство спряталось. Осталось что-то дикое, порочное и нежное. Поцелуи стали прерываться движениями языка. Щекотка. Мягкие пузырьки как от газировки прошлись по крови. Я хотела прекратить, но Борис не дал. Его поцелуи перешли на чувственное место. Чтоб не дергалась, он взял меня за ягодицы, но мне казалось, что если я захочу, то всегда могу все это прекратить. Но прекращать не хотелось. Меня трясло. Я уже хотела сделать, чтоб все прекратилось и одновременно мне нравилось то состояние, в котором я находилась.

Ругань слетела с языка. Борис рассмеялся, но не перестал. Ласка. Только почему мне захотелось расплакаться от этой ласки? Все произошло неожиданно. Нервы перестали напоминать канаты. Мышцы расслабились. В голове пустота. Мне стало все равно, что произошло и почему я позволила всему этому случиться. Зачем думать, если мне хорошо?

Он вытер лицо. Я тут же легла на бок. Поджала ноги. Спрятала лицо в ладони.

— Только не говори, что тебе стыдно, — сказала Борис, ложась напротив меня. Голову подпер рукой.

— Мне не стыдно. Я всего лишь…

— Расслабилась?

— Да. А ты…

— Не думай об этом. Хочешь получать удовольствие в сексе — будь эгоисткой.

— А мне казалось, что надо себя всю без остатка отдавать.

— И что тогда тебе останется? — спросил Борис.

— Не знаю. Но в статьях пишут так.

— И кто пишет? Что ты знаешь об этих людях, которые берутся учить других? Сколько известных психологов не смогли сберечь семью и разошлись? У скольких таких умников дети кто в тюрьме, кто на игле? Учить мы все любим, но имеем ли право учить?

— Не знаю, — ответила я. — Не могу ответить на этот вопрос.

— А я могу. Когда отдаешь себя без остатка, то остается пустота.

— Но ты не эгоист.

— Эгоист. Я сейчас делаю то, что хочу делать, — ответил он. Опять провел ладонью по моей ноге. — Расслабься.

— Я вроде расслабилась. — Закрылась. Поза закрытая. А я хочу, чтоб ты расслабилась.

— Так?

Я повернулась на спину. Потянулась. Борис надел очки. Улыбнулся.

— Я хочу посмотреть на тебя через пару месяцев, когда уйдет подростковая шерстка, а на ее место придет взрослый лоск.

— И что это значит?

— Что из тебя получится хорошая стерва, которая не каждому будет по зубам.

— И по твоим? — У меня вставные. Всегда могу железные заказать, — ответил Борис. — Поправь помадку и пойдем. Нам пора уже ехать.

— Как скажешь, — согласилась я. Быстро встала. Чуть не упала, забыв про каблуки на сапогах.

— Осторожнее. — Не привыкла к каблукам. Лапа здоровая. Найти на нее что-то стоящее сложно.

— У тебя красивые ножки. Совсем не лапы.

— Спасибо, — сказала я. Сделала реверанс. После этого пошла поправлять макияж и приводить себя в порядок.

Я не знала этого ресторана. Он находился за городом. Вначале я напряглась, когда увидела, что мы выезжаем за город. Но потом решила, что пусть будет, чего будет, только уточнить все же я решилась.

— Зачем мы едем за город?