Лида помотала головой, прогоняя дурные воспоминания и обернулась, – Да, золотко. К обеду, наверное, приедут. И поедешь ты домой, в город. Там тебя уже все заждались. Почитай, три месяца не виделись! Соскучилась, поди?

– Да, наверное, – помолчала Леночка и добавила с грустью, – Мне тогда надо вещи собрать, да?

– Не торопись, успеешь! Что там собирать то? А ты звала всех к столу? Блины то уж напекла, – женщина поставила стопку блинов на стол, рядом пиалку со сметаной и налила Леночке молока в бокальчик, – Ешь, ешь! А не то, давай кашу положу? Нет? Ну ешь блины.

Дверь открылась и вошёл улыбающийся Пётр, – А как же, конечно звала! Еле дозвалась! Я молотком стучу, слышу, никак комарик пищит. Прислушался, а эта птаха строго так приказывает: «Завтракать идите, а то стынет всё!» Испугался да бегом прибежал!

– А маманя с Наташей где?

– Да что ты, потеряли нас! – баба Ганя, так по – простому звали Агафью Фёдоровну, зашла с маленькой внучкой на руках.

Наташенька, самая поздняя внучка, и сияла для бабушки, как звёздочка ясная. Агафье восьмой десяток шёл. И детей шестерых родила, но то ж голод да война. Молилась, чтобы хоть один – два выжили.

Но вынянчивая белокурую кровиночку, совестно было вспоминать, как кричала и ругалась. И какие слова непотребные говорила дочке, на какой грех толкала, когда узнала, что та «понесла». С добром же хотела, чтобы Серёжка ни в чём не нуждался, да Лида с Петром хоть света белого увидали, для себя пожили. А вышло то как! Сидит на руках пташечка голубоглазая, с ямочками на щёчках, да такая любимая, да такая сладкая. Засмеётся, словно птички щебечут, а заплачет, так горюшко горькое.

И Агафья уже и не знала, как свой грех загладить. Только и могла, что беречь, баловать внучку, да с рук не спускать, пока силы есть.

Бабушка сидела на табуретке и кормила Наташеньку кашей

– Мамань, вы ложку то ей дайте. Пора уже учиться есть самой. Мимо рта не пронесёт, – Пётр явно был недоволен, что тёща слишком уж баловала внучку, – Второй год дитю. В ясли скоро, кто там её кормить будет?

У Агафьи в глазах потемнело, и рука с ложкой застыла в воздухе, – Это как же так? Какие ясли? Что ж я внучку свою, кровиночку, не вынянчу?

– Мамань, обсуждать это мы не будем и точка, – Пётр выпил молоко, и поставил кружку на стол, – Лида, буди Сергея. Пусть завтракает и на подмогу, – встал из-за стола и вышел, хлопнув дверью.

– Лид, а Лид, а ты чего молчишь? Ты слово то своё имеешь или нет? – Агафья негодовала на дочь

Та забрала дочку на руки и удивлённо посмотрела на мать, – А что случилось то? Ясли для Наташеньки – это моё решение. Там и веселее будет и всё не одна, а с детьми.

– Да как же так? Ты мать или зверь? Ведь дитю, ни поспать всласть, ни поесть, никто не приголубит, не приласкает, – запричитала Агафья и выцветший взгляд помутнел от негодования

Лида отвела девочек в зал, прикрыла дверь и не выдержала, перейдя на шёпот

– Маманя, это наши с Петром дети и мы их будем воспитывать так, как нам нужно. Ты – бабушка, а не мать. И здесь, в этом доме, будет так, как я скажу. Ты своё отвоспитывала! А надо поучить кого, так приедет Валентина, ей мозгов и вставляй. Я, значит плохая, что дитё в сад отдать хочу, а любимая твоя Валечка двух детей в зубах таскает, а Ленку, как котёнка швыряет, знать не хочет. И она хорошая. Каждое лето, почитай с рождения, дитё по три – четыре месяца их не видит, да среди года одна дома кукует, зато не в садике. Там же плохо. Привезли, когда? В конце мая. Сказали, что на месяц. Скоро августу конец, а они и носа не кажут. Телеграмму прислала, что приедут сегодня. Встречай и будет тебе, кому ум вправлять!

Лида поторопилась выйти из дома, чтобы не наговорить лишнего. Обида жгла грудь, слёзы готовы были выплеснуться из глаз и ком подкатил к горлу

– Всё Валечка да Валечка! А как Валечка под зад мешалкой дала, так к ненавистной Лидке доживать приехала. А теперь жить учит, в моём же доме!

Подумала и пошла к старшей сестре Любе, которая жила совсем рядом. Красивый добротный дом. И внутри, как в палатах царских.

Люба жила с мужем Георгием: грузин – красавец и агроном в одном мужском лице. Если бы не он, то Лида с Петром так и жили в умирающем селе, где не было ни школы, ни магазина, да и жителей оставалось дворов пятнадцать. А Георгий похлопотал перед председателем совхоза, и тот принял семью. Выделил домик небольшой, на работу взял. Присмотрелся, да и помог новые хоромы поставить.

Лида повернула деревянную вертушку на штакетнике, открыла калитку и вошла в большой двор, где среди грядок с овощами пышно цвели клумбы. Сестра очень любила цветы, и они отвечали ей взаимностью.

– Любань, Люба, ты дома?

– А где ж мне быть то? – на крыльцо вышла красивая женщина, – Проходи, проходи!

– Да некогда мне проходить, поговорить пришла. Печёт уже, давай в ограде посидим. Посвежее тут.

Лида присела в тенёк на лавочку и загляделась на сестру. Статная, ухоженная, такая вся ладная и даже лишнее тело не портило её фигуру, где всё было на своём месте. И чем-то они были схожи, но если Валя была кареглазая, в отца, то Лида с Любой пошли этим в мать и смотрели друг на друга, глазами цвета неба —светлого, дневного и совершенно чистого.

Люба присела рядом и кивнула головой

– И, что молчишь? Опять маманя? А я тебе говорю, пусть у меня живёт. Наташку в ясли отдашь и хватит, к себе заберу. У меня пусть пыль в воздух пускает. Сама знаешь, с меня, как «с гуся вода». Ой, Лид, не знай ещё, какими мы в её возрасте то будем.

– Да не про то я, Любань. Валентина должна сегодня приехать. Телеграмму прислала. То без приглашения приезжала, а тут-нате. И не поленилась же? Не то что-то будет. Чую, не к добру.

– Значит, письмо моё получила, – прошептала женщина, глядя на сестру, которая будто сама с собой разговаривала

– Какое письмо? При чём здесь письмо? Помнишь ведь, как она девчонку привезла? Та ж ведь шаг ступить боялась. Половица скрипнет, а она дрожит, как листочек. Только вот оттаяла, ласку узнала. Говорю, что мама с папой едут, а она не радуется. Притихла, чуть не плачет.

И Люба решилась. Хлопнула сестру по коленке и созналась

– А такое письмо! Написала я, да высказала всё, что думаю. Попросила Леночку мне оставить, – она увидела испуганный взгляд сестры, и подтолкнула её в спину, – Лид, ты иди – иди. Я сейчас, соберусь да прибегу.

– Любань, ты не дури! Только склока будет. Она ж ведь, как собака на сене. Как бы хуже не было

– Сама решу, ты иди!

Лида ушла домой растерянная, боясь даже представить, что может вытворить Валентина.

А Люба так резко подхватилась, что в глазах потемнело. Взялась за перилла и отдышалась. Волнение сковало грудь и сердце готово было выпрыгнуть. Видимо, сахар поднялся. Зашла в дом, отлаженным движением достала простерилизованный шприц, ампулу с инсулином, сделала инъекцию, села в кресло и прикрыла глаза, обдумывая разговор с сестрой, который должен был состояться сегодня.

Дом Любы – полная чаша. Диван, кресла, плюшевые накидки, ковры на стенах и на полу, сервант забит хрусталём, холодильник и, даже телевизор. Муж Георгий всё нёс в дом, всё для Любушки, а она?

Не было в доме самого главного – детского смеха. Сначала надеялись, а потом и врачи надежды не оставили, да ещё и сахарный диабет прицепился. Муж не попрекал, пылинки сдувал, на руках носил. Но Люба сама себя поедом ела, от невозможности быть полноценной! Какое счастье без деток?

А потом сестра родила третьего ребёнка – девочку. И стала Люба замечать, как Валентина со старших пылинки сдувает, а младшую, будто не замечает. Сначала она думала, что это её ревность гложет, но потом и Лида заговорила об этом.

Они стали присматриваться, а потом посоветовались, да и попросили Валю оставить младшую дочку погостить. Та хмыкнула, но согласилась сразу и не вспоминала целых шесть месяцев, за которые Люба так прикипела к малышке, что уже и не представляла, как же было без неё. Она заплетала ей пшеничные волосы в косички, шила красивые платьица, вязала кофточки и разноцветные носочки. И Георгий был на седьмом небе от счастья, потому что шёл с работы домой, где его ждала счастливая Любаша и полуторогодовалая звонкая Леночка.