Валентина про дочь не вспоминала. Поэтому, с холодами, Георгий поехал в город и накупил Леночке тёплую одежду. Но надоумил чёрт зайти к Толику на работу. Хотел поговорить по-мужски. А через неделю примчалась Валентина. Со скандалом, руганью и проклятьями, схватила дочку и потащила на улицу. Люба взяла зимние вещи племянницы, выбежала следом. За воротами стоял «Запорожец», около которого нервно курил Толик, темнее тучи, а Валентина пихала ревущую дочку на заднее сиденье.

Люба подбежала, попросила хоть вещи забрать, холодно же. Толик бросил одежду в кабину, молча махнул рукой, сел за руль, и они уехали.

С тех пор Валентина с Любой не общалась. В гости приезжали они к Лиде, да мать проведать. Леночку оставляли гостить, но Валентина строго наказывала матери, чтобы к Любке девчонку не пускали. Но было, как было. Леночка ночевала у Лиды, а днём жила на два двора.

Люба открыла глаза. Отпустило. Выдохнула и прислушалась. Сердце выровнялось и готово было к любому развитию разговора с сестрой.

Лида не торопясь шла домой по пыльной сельской дороге и пыталась разглядеть сквозь слепящее солнце, что за машина стояла около ворот её дома. У Толика был жёлтый «Запорожец», а рядом с открытой настежь калиткой остановился голубой, около которого стоял муж Валентины и Пётр

Толик увидел её, улыбнулся и поприветствовал

– В гости примешь, Лид?

Та подошла, обмахиваясь платком, что сняла с головы. Несмотря на приближение осени, лето не собиралось сдавать позиции и пекло начиналось сразу, как только солнце поднималось чуть выше редкого лесного массива на горизонте

– А чего ж не принять то? Один или всей семьёй?

– Вдвоём. Дети в пионерском лагере отдыхают.

– А я смотрю, машина голубая стоит, а ваша то жёлтая была, не признала. Ну так чего на улице то стоишь? Проходи в дом.

– Да перекрасить пришлось, в аварию попал.

Толик вытер вспотевший лоб и проводил взглядом женщину, вздохнув о чём – то своём. Рядом заговорил Пётр, шумно выдохнув струю табачного дыма

– Толик, вы ж вроде в отпуске, может на пару деньков останетесь? Поможешь мне крышу перекрыть на бане. А вечерком попаримся, посидим по-родственному, – нарушил он задумчивость собеседника

– Хорошо было бы, только моя как, не знаю. Сейчас, подожди, – он направился к супруге, вышедшей из ворот

– Валь!

– Отцепись, – та махнула рукой и проскочила мимо, направившись в сторону Любиного дома.

– Что-то она злая сегодня! Что случилось то?

Толик нахмурился, достал пачку папирос и прикурил, провожая взглядом жену, недовольно – злобный взгляд и нервная походка которой свидетельствовала о том, что Валентина собирается камня на камне не оставить в доме сестры

– А она другой и не бывает, не замечал, что ли? Опять скандал будет. Думал, приедем, погостим по-людски. Нет же!

– Пап, папа, – Леночка потянула Толика за руку, тот вздрогнул, повернулся и посмотрел вниз. Тонкие губы расплылись в улыбке, а тёмные глаза зажглись радостными огоньками, – Это кто здесь? Не узнаю что-то, – бросил папиросу и подхватил дочку на руки, – Ленка! А выросла то как, а поправилась как, а загорела!

Девочка звонко засмеялась и закивала, – Ага, пап, на зло врагам на радость людям! А мама куда пошла?

– Да к тёте Любе, поздороваться. Мы же ненадолго, домой ехать надо

Восторженность сменилась в детских глазах тревогой.

– Ой, а там же моя Алёнка! Пап, кукла моя, мне её тётя Люба подарила, мне без куклы нельзя домой. Пусти, ну пусти, пап!

Толик, едва успел поставить дочку на землю, как та побежала вслед за матерью. Мужчина только и увидел, как замелькали пшеничные косички над голубым платьицем, да красные сандалики торопливо засеменили по пыльной деревенской дороге.

– Эх, давно дождя не было. А пойдём я тебе свою слесарню покажу. Обустроил по первому разряду, – заговорил Пётр и мужчины вошли во двор

Леночка, уже из калитки услышала громкий голос мамы. Она почти всегда так кричала, поэтому бояться причин не было, привыкла давно. Но войдя в веранду, приоткрыла дверь в дом, прислушалась и не решилась войти. Мама ругалась с тётей Любой. Уйти не позволило любопытство и носик влез в образовавшуюся щель и стал ждать момент, когда можно будет забрать Алёнку.

– Да ты совсем ополоумела что ли, мне такое говорить? Своих нарожай, тёлка пустопорожняя, ими и командуй!

– А я не командую, я прошу! Погубишь ты девку! Не нужна она тебе, так отдай мне. Ну вот за что ты так взъелась на дитё? Ведь под сердцем носила, рожала в муках так же, как и Маринку со Славкой, а хуже мачехи ей!

– А за что мне её любить то? Я только жить начала, свет увидала, а тут нате. Сколько абортов переделала, а эту вытравить не смогла! Думала, младенцем помрёт, ан нет – живёт себе. Ненавижу! Как посмотрю, так воротит!

– Ну так избавься. Отдай мне, да скинь хомут!

– Тебе? Чтобы меня люди судили, а ты в святых ходила? Вот тебе, а не Ленка. Она, значит, у тебя, как сыр в масле кататься будет, а мои на куске хлеба сидеть? Не бывать этому!

– Валя, дура ты, дура. Что ж ты бесишься то? Не гневи бога. Не знаешь ты, как на хлебе сидеть да без дома скитаться. Мать с отцом все свои сбережения тебе отдали на постройку дома. Никому ни ребезочка, всё тебе! Мечтали с тобой в городе жить, а ты ими попользовалась, да выжила! Ведь отец сразу после этого и помер. И мать то теперь у кого? У Лидки ненавистной! Не пришлось бы тебе на старости лет её судьбу повторить! Как пришло, так и уйдёт!

– А тебе завидно, да? Не тебе мою судьбу вершить! А Ленку ты не получишь! Опостылит, в детдом лучше сдам, а на перинах твоих она спать не будет!

– Дитё то хоть пожалей, окаянная!

– Меня не жалели, и я жалеть не стану! – Валентина резко толкнула дверь и увидела перепуганную дочь, – Ах ты, дрянь такая! Чего уши развесила?

Около ворот на лавочке сидела бабушка, а рядом, в тени берёзы, на одеялке, играла маленькая Наташа. Валентина пришла злая, раскрасневшаяся от пережитого скандала с сестрой и рявкнула недовольно

– Ленка где?

– Да в хату пробежала, – Агафья недоумённо развела руками, – Как полоумная пронеслась, перепуганная в усмерть, будто чёрта увидала. Чего случилось то, оглашенная?

Валентина огрызнулась, – Случилось, когда аборт не сделала, – и пошла в дом.

Искали везде, в каждый угол заглядывали, звали и кричали, но девчонка, как в воду канула. Валентина сидела на лавочке рядом с матерью, излучая полное спокойствие и умиротворение от созерцания деревенского пейзажа.

Из ворот вышел Толик, пытаясь держать себя в руках, но желваки на скулах не переставали ходить ходуном, а руки в карманах брюк нервно сжимались в кулаки.

– Ты мать или ехидна? Что ты наговорила, паскуда? Куда она спряталась?

– А ты ударь, попробуй! Я тебя в два счёта посажу. И не рычи на меня! Нечего было за шкирку с больницы тащить! Хотел? Получай! Одни проблемы от неё. И сгинет не заплачу!

– Нашла, Толик, нашла я её, – Лида выбежала следом, – В спальне, в шифоньере сидит и не выходит. Толик, ты бы сам глянул. Что-то с ней не то. Молчит, губы бледные, дрожит вся и глаза стеклянные. Я её доставать, а она ногами упирается.

Женщина рассказывала с придыханием и ревела. Утиралась фартуком и продолжала всхлипывать. Перевела взгляд на сестру и вспыхнула, – Да какая ж ты мать? Что ж ты творишь то?

Но мужчина рванул в дом, и она поспешила за ним.

Толик так и не смог вытащить дочку из шифоньера. Уговаривал, гостинцы обещал, но та упиралась ногами, ручками хваталась за верхнюю одежду, висевшую вокруг и молчала. Тогда он попробовал вытянуть силой, но Ленка завизжала так, что в жилах кровь похолодела. И пришлось отступиться.

Родители приняли решение оставить ребёнка ещё на неделю в деревне.

И как только Лида сообщила племяннице, что родители уехали, та обмякла, позволила Серёжке вытащить себя из шифоньера, залезла на кровать и заплакала.