А они, в свою очередь, частенько готовили ему что-нибудь диетическое, чего не было в меню. Потому что завод, та же деревня. Слухи разлетаются быстро. И собрав все сплетни воедино, поварихи пришли к выводу, что жена не готовит мужику совсем, или значится, только в паспорте.

Большая столовая во время пересмены была пуста. И звон посуды с кухни разлетался эхом по просторному помещению, заставленному полированными столами. На каждом из которых стояли парами керамические перечницы и солонки.

– Анатолий Иванович, да Вы присаживайтесь, а я вам кефирчик принесу, – расцвела в улыбке Тамара, увидев Толика около кассы

Тот взял разнос с тарелками, сел за стол и проследил за поварихой. Женщина, чуть постарше его, полноватая, но такая ладная, как тот пирожок с капустой, что лежал на прилавке. Внутри что-то горячо зашевелилось и захотелось сыпануть побольше перца на макароны с подливкой. Но эта специя ему была противопоказана. В отличии от той, что нужна была тридцатилетнему мужскому организму, как воздух. И вырисовывалась глубоким декольте поварихи, на которую он старался смотреть не сильно пристально.

А та поправила огненно рыжие пряди, выбивавшиеся из-под колпака, украдкой взглянула в маленькое зеркальце и, видимо удовлетворённая, улыбнулась. Вышла из-за прилавка, плавно покачивая бёдрами и направилась к Толику со стаканом кефира. Усевшись напротив, женщина положила руки на стол и слегка наклонилась, призывая мужчину к доверительному разговору

– Вы, Анатолий Иванович, простите меня, но можно я спрошу? У Вас, всё-таки семья есть или нет?

Толик поднял взгляд на нечаянно образовавшуюся собеседницу и пытаясь не отвлекаться на её манящую ложбинку в треугольном вырезе платья.

– Ну какой же я Вам «Иванович». Вроде ненамного Вас старше. Семья, говорите? Семья есть, дети есть, а вот добра нету и лада нету. И что делать? Вы вот женщина мудрая. Подскажите, как быть?

Тамара была разведёнкой и что такое отсутствие лада в семье, знала не по наслышке. На своей шкуре она прочувствовала, когда-то всё «добро», что вбивал в неё кулаками, ногами и палками бывший муж. Не выдержав, она собрала малюсеньких сыновей – погодков и сбежала, в чём была. Десять лет, как жила сама, растила мальчишек и не вспоминала про бывшего. Но женский век короткий. И так хотелось напоследок, ухватить хоть маленький кусочек счастья.

А ничего не сближает людей так быстро, как память о боли. Каждая боль, выброшенная, пережитая, оставляет пустое пространство в душе, которое требует наполнения.

Не наполнишь счастьем, улыбкой, теплом, придёт боль новая, сильная и заполнит сама холодным разочарованием. А кому хочется пропитывать горючими слезами подушку, ночи напролёт, в одинокой постели?

Толик сидел в заснеженном парке на лавочке, обхватив голову руками и не мог двинуться с места. Начало марта не баловало оттепелью и мороз не сдавал свои позиции, но в пальто нараспашку мужчине было жарко. Раннее утро едва коснулось горизонта рассветом и до начала смены ещё два часа, а сна ни в одном глазу. Душа выворачивалась на изнанку и внутренний голос вопил осуждением. Но от воспоминаний о прошедшей ночи сердце колотилось так, что подпрыгивал отложенный воротник на драповом пальто.

Сегодняшняя ночь разделила его жизнь на «до» и «после».

До – он верный муж, после – предатель.

Предатель? А кого он предал? Жену, которая каждый день вынимала душу и топтала их семейную жизнь? Почти три года Валентина не подпускала его к себе, а на попытки приласкать, злобно кривилась, плевала в лицо и шипела: «Ненавижу. Ты не понимаешь, что ли? Опостылел ты мне!»

При этом, изводила надуманной ревностью и на каждом углу жаловалась, что муж шляется по бабам. Кто-то ей верил, жалел, а кто знал его лично, тот отмахивался: «не мели ерунду».

А Толик отмалчивался. А что говорить? Свою жизнь самим надо устраивать, между собой, а не пустословить на каждом углу.

А как? Как с такой женой устроить жизнь? По началу стали дружить семьями. Мужики из его бригады помогали привезти выделенные заводом брёвна на дом, цемент разгрузить, а их жёны пытались дружить с Валентиной. Собирались на праздники шумной гурьбой, звали её вместе гулять с детьми и в очередь за дефицитом.

Но Валентине всё было не так. То дети у них кривые да косые, то жёны гулящие, а мужики – алкаши и бабники. А потом и вовсе стала строить козни между подругами. Но те быстро разобрались между собой и Валентине дали от ворот поворот. В прочем, как и их мужья Толику.

Кто-то из мужиков советовал развестись и бежать куда глаза глядят, другие – отлупить хорошенько вздорную бабу, в поучение. Но как уйти? Бросить её и детей в недостроенном доме? А как с такой совестью жить потом? А вот желание поднять руку на жену появлялось всё чаще и чаще, и он боялся не сдержаться, взрываясь в очередной раз от ярости. Сжимал кулаки и выходил во двор: колол дрова до потери сил и рубил лёд до самой земли, чтобы успокоиться.

А что дальше? Да, он подлец, изменил. Но разве он не имеет права на счастье? Приласкала мужика, доброе слово сказала, накормила, да отдых телу и душе дала – это всё, что ему нужно было! А счастье ли это? Ну не один же он везде виноват?

Виноват! Виноват! Виноват!

Валентина, растрёпанная и в слезах, ворвалась в дом к соседке, у которой снимали они с мужем комнату много лет назад

– Тёть Шур, тёть Шур, ты дома?

Александра Никитична, постаревшая, но в здравом уме и не потерявшая бодрости духа, мирно сидела за кухонным столом и пила чай с баранками

– Чего орёшь, окаянная? Глухих тут нет. Садись, что случилось то?

Валя плюхнулась напротив и вытаращила перепуганные глаза

– Тёть Шур, от меня Толик ушёл! Бросил! Совсем бросил! С двумя то детьми! Развестись хочет!

Но соседка, зная её нрав, даже не встрепенулась, а со свистом втянула чай и отреагировала спокойно

– Ух ты ж! И где тут новость? А ты руки передо мной не заламывай. Я твоим слезам то крокодильим не поверю. И что?

– Как что? Паскудник! Пришёл, сказал, что изменил, другую нашёл и к ней уходит. Дом, сказал, достроит и детей содержать будет, а жить со мной не хочет больше!

– Ну так, а твоя то какая печаль? Ты нелюбого мужика в гроб изводила, кусала как змея поганая. А он виноват, что не помер, а другую нашёл? Ну так хотела с глаз долой, нашёл мужик местечко, где приголубили. Отпусти с миром, да живи как самой хочется.

Валентина ожидала совсем не такой реакции. Внутри всё заклокотало от несправедливости, поэтому привстала из-за стола, опираясь на ладони и заорала

– Отпустить? Да ещё с миром? Он семью бросил на произвол судьбы! Будет там, со своей кралей, в тёплой постельке кувыркаться, а я одна тянуться? Кому я, разведёнка с двумя хвостами, нужна буду? Так и будут все тыкать пальцем, что муж бросил. Мне что теперь, глаза завязывай да беги от позора? Так что ли?

Александра Никитична нахмурилась, сжала губы и легонько пристукнула ладонью по столу

– Так, девка! Ты мне тут горло не дери. Не дома, поди. Ты мои советы не слушала, когда я тебе говорила: «Валька, уймись, не паскудь мужика. Близок будет локоток, да язык короток» Не слушала? А теперь жалиться пришла? В иные времена батогом, опромеж лопаток, отхватила бы от мужика, враз поумнела. А Толик, раз сказал, что дом достроит и детей не бросит, так и будет!

– Не бросит? Конечно не бросит! Он ко мне на коленях ещё приползёт, прощения вымаливать будет! Я ему такую жизнь устрою – небо с овчинку покажется. И ему и крале его!

Александра Никитична вздохнула и покачала с укором головой, наблюдая, как в молодой женщине вскипает неконтролируемая буря

– Ох, дурная ты баба. Хоть теперь то послушайся. Не ломай жизнь, ни себе, ни ему. Разведись, дом на себя запиши да живи, сама себе хозяйка.

Но Валентина, не найдя поддержки у соседки, разозлилась ещё больше и рванула из хаты, с одной только мыслью в голове: «Отомщу!»